Статья: Современный русский интеллигент: попытка речевого портрета

Л. П. Крысин

1. Предварительные замечания

Понятие речевого портрета группы носителей языка не ново в лингвистике. Подобие социально-речевых портретов можно найти в диалектологии, в особенности когда речь идет об описании не данного диалекта в целом (в этом случае границы социума более или менее размыты), а, например, говора группы деревень или одной деревни. Однако в диалектологических описаниях бывают хорошо представлены собственно языковые характеристики носителей говора и, как точно заметила Т. М. Николаева, «незатронутой остается модель коммуникативной селекции» [Николаева 1991: 69]. Между тем, выбор языковых средств в зависимости от целей коммуникации - важнейший показатель групповых предпочтений и неприятий.

В середине и особенно во второй половине ХХ века методы диалектологического описания активно переносятся с сельских диалектов на городскую речь; в этой связи нельзя не вспомнить пионерские работы Б. А. Ларина [Ларин 1928а, 1928б], в известном смысле содержавшие программу изучения языка города. В США первые социолингвистические обследования, проводившиеся в городах, осуществлялись в тесном сотрудничестве с диалектологами (таковы, например, работы У. Лабова, Р. Мак-Дэвид, Дж. Гамперца, Л. Левина и К. Крокет, Р. Фэйсолда и др.). Опыт диалектологических исследований используется и в отечественной социолингвистике - при разработке анкет, методик устного опроса и т.п., хотя самими социолингвистами это не всегда признаётся в явном виде. Разумеется, при социолингвистическом изучении городского населения применяются и такие методы, которые не используются диалектологами в исследовании сельских диалектов, - например, метод включенного наблюдения (заимствованный из социологии), позволяющий изучать речь той или иной общности «изнутри». Диалектолог в большинстве случаев лишен этой возможности: как бы ни приспосабливался он, городской житель, к нормам поведения носителей диалекта, они воспринимают его как «чужака», как представителя иной культуры.

Саму по себе активизацию исследований городской речи едва ли, однако, можно считать шагом к созданию социально-речевых портретов: изучение языка города как определенной разновидности национального языка или даже речевых особенностей отдельного, конкретного города не дает представления о свойствах языка и речевого поведения достаточно четко очерченных групп городского населения, выделяемых, например, по общности профессии, уровню и характеру образования, по принадлежности к одному поколению, а также по совокупности подобных характеристик.

По всей видимости, непосредственным толчком к разработке понятия «социально-речевой портрет» явилась идея фонетического портрета, выдвинутая в середине 60-х годов ХХ века Михаилом Викторовичем Пановым и блестяще воплощенная им в ряде фонетических портретов политических деятелей, писателей, ученых ХVIII - ХХ вв. [Панов 1990].

Хотя эти портреты индивидуальны: описывается манера произношения отдельного, данного человека, - их социальная и общекультурная ценность несомненна, поскольку каждый из портретов отражает особенности речи определенной общественной среды (представителем которой является «портретируемый»). Выбирая «модель» для создания фонетического портрета, М. В. Панов обосновывает свой выбор именно социальными и социокультурными соображениями: принадлежность к тому или иному поколению, социальному слою, следование в речи определенной культурной традиции (театральной, поэтической, бытовой и т.п.), наличие локальных речевых особенностей - ср. противопоставление Москвы и Петербурга - и др. [Панов 1990: 14, 59, 159, 253, 418].

Идея фонетического и, шире, речевого портрета подхвачена другими исследователями: см., например [Язык и личность 1989; Винокур 1989; Ерофеева 1990; Земская 1990; Николаева 1991; Черняк 1994; Китайгородская и Розанова 1995] и др. Т.М. Николаева ставит вопрос о построении таких речевых или, в ее терминологии, социолингвистических портретов, в которых был бы компонент, характеризующий тактику речевого поведения: выбор одних элементов (из пар или ряда вариантов) и употребление их в речи в зависимости от условий общения и неупотребление, осознанное или подсознательное отвержение других. Исследовательница задается вопросом: «Используя социолингвистический портрет как метод описания речевых характеристик, нужно ли представлять эксплицитно все уровни и все факты языковой системы?» И отвечает на этот вопрос отрицательно: ведь «многие языковые парадигмы, начиная от фонетической и кончая словообразовательной, оказываются вполне соответствующими общенормативным параметрам и поэтому интереса не представляют. Напротив, важно фиксировать яркие диагносцирующие пятна» [Николаева 1991: 73; выделено мной. - Л.К.].

Предлагаемый ниже фрагмент речевого портрета интеллигенции как одного из социальных слоев, которые составляют современное русское общество, содержит главным образом такого рода «диагносцирующие пятна» - социально маркированные способы выбора и употребления языковых средств и особенности речевого поведения.

2. Неоднородность объекта

Что мы имеем в виду, когда употребляем словосочетания «современный русский интеллигент», «современная русская интеллигенция»? Едва ли найдутся хотя бы два человека, чьи интерпретации указанных словосочетаний совпадали бы полностью. Разногласия возможны (и, как показывают наши наблюдения, они реально существуют) и в понимании определения «современный» (конец ХХ века? его вторая половина? весь этот век?) [2], и в понимании того, кто может быть назван «русским»: скорее всего, русский - это русский по культуре, по системе воспитания, а не только по месту рождения и уж, конечно, не только по крови, хотя последнее осмысление слова «русский» делается в современной публицистике всё более актуальным, противопоставляясь термину «русскоязычный». Особенно же сложно, противоречиво и изменчиво как во времени, так и от одной социальной среды к другой понимание слов интеллигент, интеллигенция.

Даже если отвлечься от сугубо качественного осмысления этих понятий (ср.: «Интеллигент - это тот, чьи интересы и чья воля к духовной стороне жизни настойчивы и постоянны, не понуждаемы внешними обстоятельствами и [существуют] даже вопреки им. Интеллигент - это тот, чья мысль неподражательна». - А. Солженицын) и иметь в виду социальные характеристики интеллигента и интеллигенции, то остаются неясными многие вопросы, относящиеся к статусу этого общественного слоя.

Прежде всего, необходимо сделать существенную оговорку по поводу различий между понятиями «интеллигент» и «интеллигенция». Несмотря на общность основы, эти слова различны по смыслу. Интеллигенция - это слой людей, обладающих определенным уровнем образования и культуры и занятых умственным трудом. А интеллигент - это не просто, так сказать, один «квант» интеллигенции и даже не обязательно представитель этого социального слоя, а человек, обладающий большой внутренней культурой (высшее образование при этом может и отсутствовать); поэтому интеллигента можно встретить и в университетской аудитории, и в заводском цеху, и за штурвалом комбайна. В дальнейшем мы будем говорить в основном об интеллигенции как определенном социальном слое в структуре современного русского общества.

Но даже и с этим понятием, которое неоднократно становилось объектом анализа в работах социологов (см., например, [Руткевич 1966; Семенов 1977; Сенявский 1973; Русская интеллигенция 1999]), не всё ясно. Например, несомненно, что характер образования - гуманитарное оно или техническое - накладывает отпечаток на человеческую личность, на систему его ценностей. В связи с этим возникает вопрос: гуманитарная и техническая интеллигенция - это один культурный и социальный слой или два разных? Интеллигенция старшего, среднего и молодого поколений - «одна и та же», или же речь может идти о каких-либо качественных различиях между этими поколениями, в том числе и такими, которые существенны с социолингвистической точки зрения (выбор разных языковых средств, различия в тактиках речевого поведения и т.п.)? Интеллигенция Москвы, Петербурга, Тулы, Костромы, Иркутска - это один социальный слой, или же надо говорить о локальных различиях, имеющих под собой не только чисто территориальные, но и некие качественные основания?

Ограничимся только этими вопросами, хотя очевидно, что ими не исчерпываются неясности по поводу «социального лица» интеллигенции.

Само собой разумеется, что прежде чем браться за создание речевого портрета представителя интеллигенции, нужно решить, каков же наш объект: чей портрет мы собираемся «рисовать»?

В связи со сказанным выше представляется разумным следовать принципу множественности, неоднородности описываемого объекта - интеллигенции и неединственности типичного представителя этого социального слоя. Вслед за работами [РЯиСО, РЯДМО, СЛИ-1976] мы различаем а) гуманитарную и техническую интеллигенцию; б) старшее, среднее и молодое ее поколения (соответственно, это люди, имеющие возраст: (1) от 60 лет и старше; (2) от 36 до 59 лет; (3) до 35 лет; в) территориально маркированные слои интеллигенции, располагающиеся по оси основного противопоставления: интеллигенция главных культурных центров (Москвы и Петербурга, с фиксацией языковых различий между москвичами и петербуржцами) vs. интеллигенция средних и малых городов России (с фиксацией речевых различий, обусловленных разным диалектным окружением; ср. введенное А.С. Гердом [1998] понятие региолекта - смешанного типа речи, характерного для образованных жителей малых и средних городов, находящихся в диалектном окружении).

Не исключено, однако, что некоторые характерные черты языка и речевого поведения свойственны интеллигенции как социальному слою в целом, в его противопоставлении иным социальным слоям. Естественно, что и такие черты - в качестве штрихов к речевому портрету типичного представителя современной русской интеллигенции - будут отмечены.

Ниже мы рассмотрим два класса лингвистических и социокультурных характеристик, специфичных для слоя интеллигенции (либо в целом, либо для той или иной из отмеченных выше групп, составляющих этот слой):

1) особенности в наборе языковых единиц (главным образом, фонетических и лексико-семантических);

2) особенности в речевом поведении представителей интеллигенции.

3. Особенности набора языковых единиц

Фиксация специфических фонетических и лексических единиц обычна для диалектологических исследований. Например, такие фонемы, как <o> закрытое или мягкое <ц’>, слова кочет, чапельник, баской и т.п. характерны для некоторых диалектов и тем самым отличают их от других диалектов и от литературного языка. Фиксация подобных различий внутри литературного языка менее обычна: ведь само понятие литературного языка предполагает единую, целенаправленно формируемую норму, а стало быть - единый набор выразительных средств.

И всё же можно обнаружить некоторое своеобразие в фонетике и словоупотреблении, свойственное тем или иным группам носителей литературного языка и прежде всего - группам интеллигенции.

3.1. Фонетика. Консонантизм

1. Для некоторых групп гуманитарной интеллигенции характерно так называемое [ж.] полумягкое, произносимое в иноязычных словах типа жюри. Такое произношение весьма избирательно и лексически обусловлено; кроме того, оно зависит и от ситуации: например, ведущий телепередачи «КВН» А. Масляков перед микрофоном произносит слово жюри с полумягким начальным согласным, а в менее официальной ситуации - с твердым. Но сама по себе эта (хотя и редкая) произносительная черта встречается только в речи интеллигенции.

2. Другой чертой, характеризующей те же группы интеллигенции, является [l] среднее, или европейское, по артикуляции промежуточное между [л] и [л’]. Произношение этого звука свойственно некоторым представителям гуманитарной интеллигенции старшего поколения - в словах иноязычного происхождения и в иностранных собственных именах: блеф, ля (название музыкальной ноты), лямбда (название греческой буквы, используемой в качестве математической переменной), Флобер и нек. др. Е. Д. Поливанов писал, что «интересен не перечень слов, произносимых (всеми или не всеми интеллигентами) со средним l, а само наличие этой фонемы … как один из фонетических признаков данного социально-группового диалекта» [Поливанов 1968: 233].

Очевидно, что и [ж.], и [l] принадлежат к фонетическим архаизмам, раритетам: они характеризуют произносительную практику лишь небольшого числа представителей старшего поколения интеллигенции [3].

Но в качестве «портретных» черт они должны быть отмечены, так как отличают слой интеллигенции от всех других социальных слоев.

3. В сравнении с этим, звук [γ] фрикативный является для литературного произношения фонетической инновацией. В последние десятилетия наблюдается необычайная экспансия типа произношения с [γ] фрикативным - как территориальная (с европейского юга России в среднерусские и северные города), так и социальная (от носителей диалекта к носителям просторечия и носителям литературного языка). Споры орфоэпических ригористов и либералов ничего не меняют в динамике этого процесса, и [γ] звучит сейчас и из радиоприемника, и с телеэкрана, и с парламентской трибуны, и в различных типах чисто городских коммуникативных ситуаций. Он запрещен нормой, но живет реально - в речи носителей литературного языка.

По нашим наблюдениям, фрикативный заднеязычный звук распределен в интеллигентской среде, но не жестко, а по принципу «больше/меньше»: в речи интеллигенции южнорусских городов этот звук и его глухой коррелят [х] регулярны и, по-видимому, не варьируют с взрывными [г] и [к] (в зависимости от параметров речевой ситуации). Фрикативный присутствует также в речи технической интеллигенции, происходящей с юга России, но длительное время живущей в Москве или Петербурге. Здесь он может варьировать со взрывным: при самоконтроле, в «ответственных» коммуникативных ситуациях вместо [γ] может появляться [г]. Фрикативный [γ] проникает и в среду гуманитарной интеллигенции, и решающим фактором в его конкуренции с [г] взрывным является место рождения и место наиболее длительного жительства данного говорящего: как правило, «южное» происхождение дает себя знать, и в ситуациях с ослабленным или снятым социальным контролем (эмоциональная речь, импульсивные реплики и т.п.) в речи такого лица может появляться [γ] фрикативный.

Разумеется, [γ] может использоваться представителями интеллигенции и намеренно, при экспрессивном выделении какого-либо слова (Ишь ты, [γ]усь какой выискался!), однако это - часть более общего вопроса об употреблении иносистемных элементов для целей большей выразительности речи; см. об этом [Реформатский 1966].

4. В речи разных групп интеллигенции неодинаково качество звука, произносимого на месте буквы «щ» и звукосочетания «сч»: преобладающим является произношение долгого мягкого «ш»: [ш':]астье, [ш':]едрый, но в среде «южан» (по происхождению) обычным является произношение [ш:’ч’]: [ш':]частье, [ш':]чедрый и даже [шч’] - с твердым [ш], - что отражает влияние украинского языка. Так говорили К. Чуковский, Л. О. Утёсов и другие представители старшего поколения интеллигенции - «южане» или одесситы по месту рождения, однако в речи более молодых носителей литературного языка, в том числе и уроженцев юга России, более обычно нормативное [ш’:], а [ш’:ч’] может появляться в определенных коммуникативных ситуациях, требующих экспрессивного выделения: ср. речь артиста Романа Карцева, который в выступлениях с эстрады педалирует [ш’ч’], а в обыденных ситуациях произносит [ш’:].

Вокализм

1. Наличие особого звука [ыэ] в первом предударном слоге после твердых шипящих: ж[ыэ]ра, ш[ыэ]ги - типичная черта старомосковской произносительной нормы. Говорит ли так кто-нибудь из представителей интеллигенции сейчас, в наши дни? Исследования показывают: несмотря на почти полное возобладание новой нормы, «подравнивающей» произношение гласных непереднего ряда в указанной позиции под произношение их после всех остальных твердых согласных [жΛ]ра, [шΛ]ги - так же как [сΛ]рай, [гΛ]ра некоторые группы интеллигенции сохраняют в своем произношении старомосковскую норму. Это - потомственные москвичи старшего поколения. Звук [ыэ] в словах типа жара, шаги - характерная черта их речи (подробную социолингвистическую картину распределения этой черты в разных группах говорящих см. в [РЯиСО, кн. 3, гл.3]). Надо, однако, иметь в виду лексическую обусловленность рассматриваемого фонетического явления: в словоформах жара, ужаснется, вожака, шаги, шалаш, шаблон, шатен звук [ыэ] встречается крайне редко (он характерен для речи лишь небольшой части потомственных москвичей), а в словоформах жакет, ржаной, жалеть, лошадей - достаточно частотен (см. [РЯДМО: 106]).

2. В 1971 году Л. Л. Касаткин на диалектном материале отметил редукцию неударного [у] в словах типа дедушка, бабушка, бутерброд, то есть произношение де[дъ]шка, ба[бъ]шка, [бъ]терброд. Это явление характерно также для просторечия; встречается оно и у носителей литературного языка [Касаткин 1971]. Однако в интеллигентской речи оно характерно главным образом для представителей технической интеллигенции молодого и среднего поколений (главным образом, в так называемой аллегровой речи). У «гуманитариев» редукция неударного [γ] случается реже. О том, имеются ли локальные особенности реализации этого звука в указанной позиции, - то есть различаются ли этим, например, с одной стороны, представители московской интеллигенции, а с другой, представители интеллигенции красноярской или калужской, - надежных данных нет.

3. Характерной чертой произношения некоторой части современной интеллигенции является сохранение [о] в неударной позиции в заимствованных словах: [во]кал, [со]нет, [бо]леро и т.п. Как распределена эта особенность по различным группам интеллигенции? Здесь оказываются важными не только те три параметра, которые мы выделили выше (гуманитарная или техническая интеллигенция, возраст ее представителей, место их рождения или длительного жительства), но и более конкретные, в частности профессиональные, характеристики говорящего. Например, в речи радио- и теледикторов старшего поколения сохранение [о] неударного в иноязычных словах - явление вполне обычное. Правда, значим и ситуативный фактор: в речи перед микрофоном сохранение [о] более вероятно, чем в иных, не столь официальных, коммуникативных условиях. Однако в других группах интеллигенции - например, в среде «технарей» - [о] сохраняется реже, и замена его вариантами [Λ] или [ъ] не зависит от характера коммуникативной ситуации.

3.2. Лексика, словоупотребление

Как известно, лексические факты менее частотны в речевой цепи, чем фонетические. Встречаемость слова в речи намного ниже, чем встречаемость звука. Поэтому наблюдения над лексическими особенностями речи той или иной социальной группы почти всегда содержат элементы случайности. Не являются исключением и те факты, которые будут приведены здесь: они также оставляют впечатление случайности, неупорядоченности. Но их вполне можно рассматривать в качестве штрихов к речевому портрету представителя интеллигенции. Вот эти штрихи.

Слова волнительный, волнительно, несомненно, интеллигентские. И даже не вообще интеллигентские, а свойственные словоупотреблению части этого социального слоя - актерам, театральным критикам, искусствоведам, филологам, отчасти врачам (- Избегайте волнительных ситуаций, - советовал мне как-то участковый терапевт) и, возможно, некоторым другим группам преимущественно гуманитарной интеллигенции. Ср. у К. Федина в диалоге актера Цветухина и писателя Пастухова:

- У меня такое чувство, что мы идем садом, охваченным бурей, всё гнется, ветер свистит, и так шумно на душе, так волнительно, что…

- Ах, черт! Вот оно! - ожесточился Пастухов. - Выскочило! Волнительно! Я ненавижу это слово! Актерское слово! Выдуманное, несуществующее. Противное языку… какая-то праздная рожа, а не человеческое слово…

Более свежий пример - употребление и восприятие носителями современного русского языка словечка отнюдь. Слово это книжное (помета «разг.», которою сопровождено это слово в Толковом словаре русского языка С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой, скорее указывает на сферу его употребления - устно-разговорную разновидность речи, - чем на стилистическую окраску). Использование этого слова в указанной разновидности речи придает высказыванию оттенок книжности, и это чаще происходит именно с интеллигентской речью. При этом книжность с наибольшей яркостью проявляется в изолированном (абсолютивном или отделенном паузой от остальной части высказывания) употреблении этого слова в качестве ответа-возражения на слова собеседника: - Вы согласны с этим? - Отнюдь; - Он собирался выступить? - Отнюдь: он и на собрание-то не пошел.

Подобная форма ответов достаточно распространена в интеллигентской речи. Она характерна, например, для Е. Гайдара, и Михаил Жванецкий в одном из своих выступлений тонко уловил в этом словоупотреблении Гайдара такую примету интеллигентской манеры выражаться, которая может раздражать гайдаровских оппонентов левого толка и даже вызывать у них неприязнь.

Можно указать и другие примеры слов, употребление которых свойственно исключительно или преимущественно интеллигентской речи. Особенно характерен выбор разного рода оценочных и модальных слов и словосочетаний типа жаль (но не жалко: Жаль, что вы не поехали с нами), несомненно и оборот вне всяких сомнений, весьма (ср. синоним этого наречия очень, социально не маркированный), непременно и нек. др.

Не менее показательны факты неупотребления, сознательного или неосознанного отвержения каких-либо лексических средств, причем это касается не только слов, принадлежащих некодифицированным подсистемам языка, - просторечных, жаргонных или диалектных (во многих ситуациях они как раз могут включаться в речь с различными коммуникативными и стилистическими целями - см. об этом ниже), а слов вполне литературных. Это относится, например, к лексическим инновациям, которые могут достаточно широко употребляться в языке средств массовой информации или в устно-разговорной речи других социальных слоев и групп. Настороженность интеллигента по отношению к языковым новшествам объясняется определенным консерватизмом культурной речевой традиции. Ср. замечание Т. М. Николаевой о том, что «ментальная открытость» интеллигенции «обычно сочетается с речевой консервативностью и отрицательным отношением к языковым новшествам» [Николаева 1991: 72].

Такое отрицательное отношение наблюдается в среде интеллигенции, например, к идущим из чиновничьего речевого обихода, но широко распространившимся словам типа подвижка (Произошла подвижка по Черному морю и Севастополю), конкретика (Наполним наши планы конкретикой повседневных дел), обговорить (Этот вопрос надо еще раз обговорить на президиуме) и т.п. Как свидетельствуют данные наблюдений, интеллигентской речи подобное употребление «противопоказано»: оно отпугивает своей казенностью.

Во многих случаях, однако, имеет место не безусловное неприятие каких-либо лексических и фразеологических элементов, а, скорее, их распределение внутри слоя интеллигенции. Так, техническая интеллигенция оказывается более восприимчивой к новшествам, чем гуманитарная; выражения типа: Надо с этим определиться; Они переехали на новую квартиру и сейчас обустраиваются; Придется задействовать все резервы и под. довольно обычны в среде технической интеллигенции, особенно в речи молодого и среднего поколений (для большинства же «гуманитариев» это - неприемлемый «канцелярит»).

Есть слова и обороты, не отягощенные административно-чиновничьим происхождением и соответствующей окраской, однако в некотором смысле всё же «отмеченные» и потому употребляющиеся лишь в некоторых группах интеллигенции. Так, словоформа пригласите, используемая в общепринятых клише телефонного разговора: - Пригласите, пожалуйста, Таню, - осознаётся как провинциализм, и представитель интеллигенции - житель Москвы или Петербурга - едва ли употребит эту словоформу в данном контексте.

Исследователи отмечают, что устная речь современного русского интеллигента в достаточно сильной степени жаргонизирована (см., например: [Земская 1987: 29-30; Крысин 1989, гл. IV; Ермакова, Земская, Розина 1999 и др.]. Особенно характерно это для речи мужчин. Слова и обороты жаргонного происхождения - типа беспредел, глухо (С этим делом у них глухо), в напряге (Мы все были в таком напряге!), врубиться (Никак не врублюсь: о чем речь-то?), вешать лапшу на уши, катить бочку (на кого-либо), то есть безосновательно обвинять кого-либо в чем-либо, и многие другие звучат и из уст интеллигента. Но вопрос: какого и в каких ситуациях?

По нашим наблюдениям, такое словоупотребление больше свойственно речи представителей технической интеллигенции молодого и среднего возраста в ситуациях фамильярного или эмоционального речевого общения: в разговорах с друзьями, с сослуживцами в неофициальной обстановке, в речевых актах инвективы, предъявления претензий, обиды и т.п. В речи гуманитариев старшего поколения такая лексика почти не встречается (впрочем, Е. А. Земская отметила тусовку в телевизионном выступлении А. И. Солженицына [Земская 1997], однако нельзя не обратить внимание на то обстоятельство, что оно было произнесено в отрицательном контексте: Солженицын сказал, что он не участвует во всяких писательских и иных тусовках). Гуманитарии молодого и среднего поколений если и прибегают к подобного рода выразительным средствам, то в более узком круге ситуаций и с большим осознанием «иносистемности» таких элементов. Это выражается в интонационном выделении их, в «цитатном» характере их употребления, чему служат оговорки типа «как сейчас говорят», «говоря современным языком», «как принято выражаться у новых русских» и т.п.

4. Особенности речевого поведения

4.1. Формулы общения

Одна из характерных особенностей речевого поведения интеллигентных носителей языка (не только русского) - умение переключаться в процессе коммуникации с одних разновидностей языка на другие в зависимости от условий общения. Эта диглоссность (точнее, полиглоссность, поскольку переключаться приходится не на одну, а на множество разновидностей) отличает интеллигенцию, например, от носителей просторечия, которые моноглоссны и не умеют варьировать свою речь в зависимости от ситуации.

Полиглоссность обеспечивается механизмом кодовых переключений, который вырабатывается у человека в процессе его социализации в культурной речевой среде. Усвоение системы социальных ролей, свойственных данному обществу, идет в тесном взаимодействии с усвоением норм речевого поведения, обеспечивающих оптимальное исполнение той или иной роли. А варьирование этих норм в значительной мере возможно лишь потому, что язык предоставляет говорящему различные способы выражения одних и тех же коммуникативных интенций, одних и тех же смыслов. Различные способы языкового выражения оказываются как бы привязанными к различным условиям общения, к разным коммуникативным ситуациям, к исполнению тех или иных социальных ролей (см. об этом [Крысин 1976]).

В ряде случаев распределение языковых средств по сферам и ситуациям общения бывает достаточно жестким и социально маркированным. Например, принятые в культурной среде нормы общения по телефону обязывают того, кому звонят, первым произносить междометие алло в микрофон снятой трубки [4], и запрещают тому, кто звонит, начинать общение по телефону с вопроса: - Кто это? (черта, свойственная носителям просторечия).

Другие контактоустанавливающие реплики телефонного разговора также весьма жестко регламентированы. Рекомендуется, например, сначала представиться самому, а затем поинтересоваться собеседником (предпочтительно в форме: - Простите, с кем я говорю?); просьба о том, чтобы к телефону подошел именно тот, кому вы звоните, выражается относительно небольшим набором вариантов (- Можно попросить Иванова <Николая Ивановича, Колю,…>? - Не могли бы вы попросить (не: пригласить! - см. выше)…; - Можно попросить…; - Попросите, пожалуйста,…и нек. др., но не: - Иванова, пожалуйста! - Мне нужен Иванов! - Иванова! и тому подобные формулы, в интеллигентской среде оцениваемые как грубые и потому недопустимые в разговорах по телефону (подробнее см. об этом: [РРР-тексты 1978: 298-299; Формановская 1982; Крысин 1994: 72]).

Контактное речевое общение малознакомых и незнакомых представителей интеллигентской среды также регулируется определенными, хотя и «неписаными» правилами, действие которых особенно явственно обнаруживается на начальных стадиях речевого акта.

В культурной среде всякого общества вырабатываются определенные формулы, которые обслуживают общение людей в часто повторяющихся, стереотипных ситуациях: в магазине, в автобусе, у железнодорожной кассы, на приеме у врача, при общении со случайным прохожим и т.п. Как показывают исследования современной русской разговорной речи, наборы этих формул сравнительно немногочисленны и устойчивы. «Стереотипы представляют собой готовые формулы не только с точки зрения их морфологической структуры, но и с точки зрения их лексической наполненности» [РРР-тексты 1978: 269-270].

Например, обращение к продавцу, к прохожему и вообще к лицу, имени которого мы не знаем, начинается со слов: - Скажите, пожалуйста,…; - Простите,…; - Не могли бы вы сказать… и нек. др. В этих формулах, естественно, присутствует некая «безликость», невыраженность свойств адресата, да и сам он крайне редко фигурирует под именами гражданин, товарищ, господин. Чаще других употребляется апеллятив девушка, но он ограничен полом и возрастом адресата, а также социальными характеристиками адресанта (например, ребенок не может обратиться к женщине-продавцу, используя этот апеллятив). Обращения мужчина, женщина, дама - элементы просторечного, не принятого в интеллигентской среде общения. Апеллятивы типа Водитель! Кондуктор! Доктор! жестко закреплены за ситуациями, в которых адресат исполняет свою служебную или профессиональную роль, другие же именования адресата по его служебной или профессиональной роли невозможны, во всяком случае, среди интеллигенции: нельзя начать свое обращение с апеллятивов: *Продавец! *Врач! *Кассир! *Учитель! и т.п.

Многие из апеллятивов либо не принимаются интеллигентской средой (как в только что рассмотренном случае), либо внутри нее ограничены определенными группами говорящих. Например, обращение коллега принято - да и то в более или менее официальной обстановке - в среде медиков, ученых; ваше преосвященство, ваше святейшество, владыка - при обращении к иерарху церкви; апеллятив профессор, хотя и возможен при обращении студента к преподавателю, достаточно редок, поскольку предполагается, что студент должен знать имя и отчество своего преподавателя (однако иностранные студенты часто используют именно этот, удобный для них апеллятив, избавляющий от необходимости запоминать не привычные для иностранца русские сочетания имен и отчеств).

Многочисленные просторечные и жаргонные формы личного обращения, использующие в качестве апеллятивов термины родства, наименования некоторых социальных ролей или слова, именующие человека по его принадлежности к лицам мужского или женского пола: папаша, мамаша, дед, дедуля, бабуля, отец, мать, дочка, сынок, брат, браток, братан, сестренка, друг, кореш, земляк, шеф, начальник, хозяин, хозяйка, командир, мужик, парни, девки и др., - как правило, не используются говорящими из культурной языковой среды, хотя к употреблению их в речи собеседника представители интеллигенции относятся более или менее терпимо (за исключением форм, несущих на себе печать низкой культуры или чуждой социальной среды, - типа мужчина, женщина; братан, кореш; мужик, шеф, командир) [5].

4.2. Прецедентные феномены

Современный человек в процессе речевого общения часто использует разного рода «готовые», не создаваемые в данном акте коммуникации выразительные средства, начиная от фразеологизмов и кончая разного рода художественными текстами, при условии, что эти тексты известны и адресату. В работах Ю. Н. Караулова и его последователей (см., например [Караулов 1987; Прохоров 1996; Гудков 1996, 1999]) достаточно ясно показано, что в цивилизованном обществе велика роль разного рода прецедентных текстов, высказываний и имен, которые составляют определенный культурный фон данного социума. Совокупности таких прецедентных феноменов национально специфичны, хотя отдельные их составляющие могут быть интернациональны (например, цитаты из Библии, из произведений Шекспира, высказывания типа «И ты, Брут…», такие имена, как Магомед, Иуда, Гамлет). В работе [Гудков 1999] убедительно показано, что прецедентные феномены имеют не только национальную (этническую), но и социальную обусловленность: в разной социальной среде могут существовать свои прецедентные феномены, отличные от тех, что характерны для иных социальных слоев и групп.

Развивая эту идею, надо сказать, что разные социальные группы и соответствующие им культуры могут различаться типом прецедентных феноменов. Так, есть основания полагать, что, поскольку в элитарной части общества значительный слой культуры составляют разного рода тексты (мифологические, художественные, публицистические и т.п.), то в речевой коммуникации представителей интеллигенции велика роль прецедентных текстов, высказываний и имен литературных персонажей. В среде же «простой», с иными, чем у интеллигенции, культурными традициями преобладают прецедентные ситуации: в ходе речевой коммуникации представители такой среды - семейного клана, производственной бригады и т.п. - чаще используют имена или более развернутые наименования ситуаций, которые имели место в прошлой жизни такой социальной группы.

Имена литературных героев или исторических лиц фигурируют в интеллигентской речи в качестве символов определенных человеческих свойств - скупости (Плюшкин, Гобсек), ума и разносторонних знаний (Ломоносов), смелости и самопожертвования (Иван Сусанин), самодурства (Салтычиха), беспочвенной мечтательности (Манилов) и т.п. При этом, поскольку такие имена служат своего рода эталонами указанных свойств, они часто употребляются в сочетании с квалификаторами типа настоящий, вылитый, классический, с модальными наречиями и частицами просто, прямо, прямо-таки и нек. др.: Он настоящий Плюшкин: у него зимой снега не допросишься; Ты всё мечтаешь, а ничего не делаешь, - просто Манилов какой-то; Свекровь у нее - прямо Салтычиха и т.п.

Цитаты из литературных произведений также весьма характерны для речевого общения интеллигентных носителей языка. Формы и способы цитации зависят от степени социальной и психологической близости собеседников, от характера коммуникативной ситуации и ряда других факторов. Основным условием для реализации возможности процитировать какое-либо произведение (или намекнуть на то или иное место в его тексте) является общность некоего культурного фона и, более конкретно, знание и говорящим, и слушающим данного произведения и оценка его как такого, которое часто служит источником расхожих цитат. Это позволяет говорящему вводить в свою речь элементы, которые, как он уверен, должны быть узнаны и правильно интерпретированы адресатом. Ср. цитаты типа: быть или не быть (и многообразные обыгрывания этой формулы: бить или не бить, пить или не пить, шить или не шить и т.п.); Служить бы рад - прислуживаться тошно; А воз и ныне там; Позвольте вам выйти вон; Сижу, никого не трогаю, починяю примус; великий комбинатор и т.п.

4.3. Языковая игра

Для интеллигентской среды, в особенности для гуманитариев», характерны такие явления, как рефлексия над словом, намеренное его искажение, обыгрывание его звукового состава, внутренней формы, связей с другими словами, словесные каламбуры и т.п. - иначе говоря, языковая игра во всех ее обличьях. Разумеется, разным людям это присуще в различной степени. Не исключено и полное отсутствие у того или иного человека чувства юмора, языкового вкуса, неумение вслушиваться в звучание слова и вдумываться в его настоящий или мнимый смысл. Но более или менее очевидно, что в массе своей именно образованные и культурные носители языка в наибольшей степени склонны к языковой игре. Недаром В. З. Санников, автор замечательного исследования «Русский язык в зеркале языковой игры», рассматривает языковую игру применительно только к литературному языку и подчеркивает, что она «основана на знании системы единиц языка, нормы их использования и способов творческой интерпретации этих единиц» [Санников 1999: 13, 15], что «это всегда неправильность (или необычность), осознаваемая и намеренно допускаемая говорящим» [Санников 1995: 67]. Почти весь богатейший иллюстративный материал, приведенный в книге В. З. Санникова: литературные цитаты, анекдоты, расхожие каламбуры и присловья, остроты и т.п., - рассчитан на творческое восприятие языка, на умение всматриваться и вслушиваться в слово, вдумываться в его смысл. А это как раз и характерно для речевого поведения типичного интеллигента.

Исследователи русской разговорной речи квалифицируют языковую игру, разнообразные способы обыгрывания формы высказывания как одну из характерных черт непринужденного общения в интеллигентской среде и приводят многочисленные и разнообразные примеры такой игры, основанные на искажении фонетического облика слова, его морфолого-словообразовательной структуры, на сознательном нарушении правил сочетаемости слов друг с другом, на совмещении в одном высказывании стилистически несовместимых слов и т.п. [Земская, Китайгородская, Розанова 1983: 172-214]: тюлипанчики, кинижечки, ужастно, конкректно, румочки, мармалад; лясочек, мядаль, лямон; лизарюция, лисипед, брульянт; докýмент, прóцент, пущай, сидю, хочете; У нее двое детей, а у меня один деть; - Вот наши апартаменты (вводя собеседника в более чем скромное жилище); - Завтра у них какое-то муроприятие; - Старухи на завалинке симпозиум устроили и т.п.

Одним из наиболее распространенных видов языковой игры являются шутки, основанные на искажении или распространении известных фразеологизмов и литературных цитат: работать не прикладая рук (вместо: не покладая), гнать каленой метлой (из: каленым железом и новая метла); В этом деле он съел не одну собаку; Что-то я не в шутку занемог; Ну, что - бум меняться дежурствами? (бум меняться - из эстрадной миниатюры в исполнении Аркадия Райкина); А у нас с собой было (с этими словами говорящий достает из портфеля чистую бумагу, сама же эта фраза - из рассказа М. Жванецкого и подразумевает наличие у собеседников спиртного); - У них то и дело воду отключают. - Зато сухо (вторая реплика - из известной телевизионной рекламы детских памперсов) и т.п.

Мы не ставим себе целью исчерпывающим образом описать виды языковой игры, распространенные в среде интеллигенции. Задача в другом: показать, что игра со словом и в слово - характерная черта речевого поведения представителей интеллигенции, отличающая их от носителей языка из иных социальных слоев и тем самым важная в качестве одного из штрихов в социально-речевом портрете интеллигента.

Примечания

1. Статья написана в рамках проекта «Социальная дифференциация современного русского языка: проблемы изучения», получившего в 1997-1999 гг. финансовую поддержку Российского гуманитарного научного фонда (проект No 97-04-06153).

2. В качестве современной в данной статье рассматривается интеллигенция конца ХХ века.

3. М. Я. Гловинская пишет, что, по данным проведенного в 60-х гг. ХХ в. социолингвистического обследования, [l] полностью исчезло из речи интеллигенции [Гловинская 1971: 69]. На мой взгляд, этот вывод излишне категоричен: во-первых, он сделан на основании результатов анкетирования, то есть прямого обращения к носителям языка по поводу свойств их произношения, что неизбежно приводит к некоторым отклонениям от реальной картины современного произносительного узуса; во-вторых, другие исследователи отмечают этот звук в речи реальных говорящих (ср. заметку Р. Ф.Пауфошима о произносительной манере А. А. Реформатского - [Пауфошима 1989]); в-третьих, нормативные рекомендации, содержащиеся в современных словарях, предусматривают произношение [l] в словах типа легато, леди, ленто, сленг (см. “Орфоэпический словарь современного русского языка”. Изд. 5-е. М., 1989).

4. Э. Щеглов называет это правило «правилом распределения начальных реплик» телефонного разговора и формулирует его так: «отвечающий (на звонок) говорит первым» [Schegloff 1972].

5. Ср.: «…мы не знаем, как обращаться к людям незнакомым! «Улица корчилась безъязыкая» и, помучившись, выход нашла. «Женщина! У вас чулок порвался! Мужчина! Сдачу забыли!» Всё чаще слышишь эти окрики, и, по-моему, они ужасны, но чем заменить их, чем?» (Н. Ильина. Уроки географии).

Список литературы

Винокур 1989 - Т. Г. Винокур. Речевой портрет современного человека // Человек в системе наук. М., 1989. С, 361-370.

Гловинская 1971 - М. Я. Гловинская. Об одной фонетической подсистеме в современном русском литературном языке // Развитие фонетики современного русского языка. Фонологические подсистемы. М., 1971. С 54-96.

Гудков 1996 - Д. Б. Гудков. Прецедентное имя и парадигма социального поведения // Лингвостилистические и лингводидактические проблемы коммуникации. М., 1996.

Гудков 1999 - Д. Б. Гудков. Прецедентное имя и проблемы прецедентности. М., 1999.

Ермакова, Земская, Розина 1999 - О. П. Ермакова, Е. А. Земская, Р. И. Розина. Слова, с которыми мы все встречались. Толковый словарь русского общего жаргона. М., 1999.

Ерофеева 1990 - Т. И. Ерофеева. Речевой портрет говорящего // Языковой облик уральского города. Свердловск, 1990. С. 90-91.

Земская 1987 - Е. А. Земская. Русская разговорная речь: лингвистический анализ и проблемы обучения. Изд. 2-е. М., 1987.

Земская 1990 - Е. А. Земская. Речевой портрет ребенка // Язык: система и подсистемы. М., 1990.

Земская 1997 - Е. А. Земская. У людей развязались языки // «Известия», 1997. 26 сент.

Земская, Китайгородская, Розанова 1983 - Е. А. Земская, М. В. Китайгородская, Н. Н. Розанова. Языковая игра // Русская разговорная речь. Фонетика. Морфология. Лексика. Жест. Отв. ред. Е. А.Земская. М., 1983. С. 172-214.

Караулов 1987 - Ю. Н. Караулов. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

Касаткин 1971 - Л. Л. Касаткин. Новая ступень в развитии системы гласных русского языка // Развитие фонетики современного русского языка. Фонологические подсистемы. М., 1971. С. 255-257.

Китайгородская, Розанова 1995 - М. В. Китайгородская, Н. Н. Розанова. Русский речевой портрет. Фонохрестоматия. М., 1995.

Крысин 1976 - Л. П. Крысин. Речевое общение и социальные роли говорящих // Социально-лингвистические исследования. М., 1976. С. 42-52.

Крысин 1989 - Л. П. Крысин. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. М., 1989.

Крысин 1994 - Л. П. Крысин. Владение языком: лингвистический и социокультурный аспекты // Язык - Культура - Этнос. Отв. ред. Г. П. Нещименко. М., 1994. С. 66-78.

Ларин 1928а - Б. А. Ларин. О лингвистическом изучении города // Русская речь. Вып. 3. Л., 1928. С. 61-74.

Ларин 1928б - Б. А. Ларин. К лингвистической характеристике города. Несколько предпосылок // Известия ЛГПИ им. А. И. Герцена. Вып. 1. Л., 1928. С. 175-185.

Николаева 1991 - Т. М. Николаева. «Социолингвистический портрет» и методы его описания // Русский язык и современность. Проблемы и перспективы развития русистики. Доклады Всесоюзной научной конференции. Часть 2. М., 1991. С. 73-75.

Панов 1990 - М. В. Панов. История русского литературного произношения ХVШ-ХХ вв. М., 1990.

Пауфошима 1989 - Р. Ф. Пауфошима. О произносительной манере А. А. Реформатского // Язык и личность. М., 1989. C. 152-154.

Поливанов 1968 - Е. Д. Поливанов. Фонетика интеллигентского языка // Е.Д. Поливанов. Статьи по общему языкознанию. М., 1968. С. 225-235.

Прохоров 1996 - Ю. Е. Прохоров. Национальные социокультурные стереотипы речевого общения и их роль в обучении русскому языку иностранцев. М., 1996.

Реформатский 1966 - А. А. Реформатский. «γyc'» // Вопросы культуры речи. Вып. 7. М., 1966. с. 119-121.

РРР-Тексты 1978 - Русская разговорная речь. Тексты. М., 1978.

Русская интеллигенция 1999 - Русская интеллигенция. История и судьба. М., 1999.

РЯДМО - Русский язык по данным массового обследования. Под ред. Л. П. Крысина. М., 1974.

РЯиСО - Русский язык и советское общество. Кн. 1-4. Под ред. М. В. Панова. М., 1968.

Санников 1995 - В. З. Санников. Каламбур как семантический феномен // ВЯ, 1995, No 3. С. 56-69.

Санников 1999 - В. З. Санников. Русский язык в зеркале языковой игры. М., 1999.

Семенов 1977 - В. С. Семенов. Диалектика развития социальной структуры советского общества. М., 1977.

Сенявский 1973 - С. Л. Сенявский. Изменения в социальной структуре советского общества. 1938 - 1970. М., 1973.

СЛИ-1976 - Социально-лингвистические исследования. Под ред. Л. П. Крысина и Д. Н. Шмелева. М., 1976.

Формановская 1982 - Н. И. Формановская. Русский речевой этикет. М., 1982.

Черняк 1994 - В. Д. Черняк. Наброски к портрету маргинальной языковой личности // Русский текст. СПб., 1994, No 2.

Язык и личность. Отв. ред. Д. Н. Шмелев. М., 1989.

Schegloff 1972 - E. Schegloff. Sequencing in conversational openings // Advances in the Sociology of Language. Ed. by J.Fishman. Vol. 2. The Hague - Paris. 1972. P. 91-125.