Курсовая работа: Анализ моделей человека в социологии и экономике

Курсовая работа: Анализ моделей человека в социологии и экономике

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ОМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИМ. Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО

Исторический факультет

Кафедра социологии

Нагорный Олег Станиславович

Анализ моделей человека в социологии и экономике

КУРСОВАЯ РАБОТА

НАУЧНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ

Павленко Ксения Викторовна

к. с. н.

Омск год 2011

Модель человека в старом институционализме: критика Т. Вебленом постулатов неоклассической экономики.

Неоклассическая теория – сюжет для верующих. Те из нас, кто не принадлежит к её пастве, склонны, забывшись на минуту, воспринимать её во многом так же, как Бертран Рассел – теологию... Еретикам и «пропащим» время и силы, потраченные на тонкости неоклассической теории, представляются потрясающим разбазариванием редких интеллектуальных ресурсов.

Эдвард Дж. Нелл.

Введение

Модель человека – базовый элемент любой общественной науки, в том числе и экономической, ведь её предмет – это действия людей. Без знания содержания модели человека в экономике очень сложно постичь образ мысли, предписываемый экономической теорией, развить экономический взгляд на процессы, происходящие в обществе, натренировать экономическое воображение.

Зачем это нужно социологу и, уж тем более, обычному человеку? Дело в том, что экономика – не кабинетная наука, интересная лишь профессионалам. Она, по словам известного западного исследователя Роберта Л. Хайлброннера, «превратилась в царицу социальных наук. Это единственная отрасль социальной науки, по которой присуждается Нобелевская премия. Она удостоилась издания фундаментального четырёхтомного энциклопедического словаря, насчитывающего 4 млн. слов, через которые, как нить Ариадны, проходит мысль о том, что экономическая наука наконец вышла за узкие рамки её прежнего царства – царства производства и распределения – и может теперь заявить свои права на обширную территорию, простирающуюся от семейных отношений до спорта, от антропологии до государственного права» [2, c. 41]. Насчёт «царицы социальных наук» с Робертом Хайлброннером можно, конечно, поспорить, но если он утверждал это, основываясь на степени популярности и уровне общественного признания экономики, то был, безусловно, прав.

Популярность и значимость экономики проистекает, по-моему, из предмета её изучения, который Джордж Бернард Шоу определял, как умение пользоваться жизнью наилучшим образом. От верного ответа на основные экономические вопросы зависит благосостояние как всего общества, так и отдельного индивида. Именно поэтому многие политические, социальные, культурные и другие процессы в обществе обусловлены стремлением эффективно распоряжаться ограниченными ресурсами, то есть находятся под влиянием экономики.

Так или иначе, экономика в большой степени влияет на общество. Это влияние особенно должен учитывать социолог, деятельность которого заключается, в том числе, в усмотрении и интерпретации социального, что в широком смысле определяется как взаимосвязи между экономическими, правовыми, религиозными явлениями и процессами, среди которых экономические, как мы уже выяснили, преобладают. Но интерпретация явлений и процессов, где участвует экономика (а она участвует почти повсюду), невозможна без понимания основных понятий и методов, одним из которых является рациональное поведение.

Итак, исследование модели человека актуально, потому что оно способствует пониманию методологических основ современной экономики и, следовательно, пониманию многих общественных процессов. Подтверждая этот тезис можно привести слова Карла Бруннера, который подчёркивая основополагающую роль гипотезы о человеческой природе говорил, что «Именно взгляд на природу человека в значительной мере формирует представления о ценностях и социальном порядке» Второе, но не менее, а, возможно, и более важное обстоятельство, свидетельствующее об актуальности исследования – это возникшее недавно явление экономического империализма по отношению к социологии, которое заключается в навязывании социологам модели экономического человека для решения социологических проблем, одним из представителей которого, кстати, является упомянутый выше Карл Бруннер. Помня о важности модели человека для любой общественной науки можно сказать, что вытеснение социологического человека приведёт к упадку социологической науки – перспектива безрадостная для всех социологов. Зная же сущность социологической модели, имея представления о её критике, которая показывает нам слабые стороны модели, мы можем адекватно оценить явление экономического империализма и очертить действительные границы адекватного применения модели экономического человека.Объект: работы социологов и экономистов неоклассического и институционального течений, содержащие информацию о моделях человека в соответствующих науках.

Предмет: модели человека в социологии и экономике.

Цель: исследовать модель человека в институциональной экономической теории, как критический ответ на модель человека в неоклассической теории. Указать основные признаки модели человека в теории Веблена, проследить их истоки.

Задачи:

1.  Дать характеристику модели человека в общественных науках, для составления общего представления о предмете исследования.

2.  Исследовать модель человека в неоклассической экономической теории: узнать, как она сформировалась, и выделить её основные свойства.

3.  Выделить основные свойства модели человека в социологии.

4.  Сравнить модель человека в неоклассической экономической теории и в социологии.

5.  Анализируя работы Т. Веблена выделить основные черты модели человека в старом институционализме. Выявить научную основу, на которой она строилась. Указать на возможное влияние других моделей человека на институциональную модель.

Глава 1. Общая характеристика модели человека в неоклассической экономической теории.

1.1 Поведенческая модель в общественных науках

На первый взгляд общественные науки различаются по очень многим признакам. Так оно и есть на самом деле. Но, тем не менее, они имеют и некоторые общие моменты, главный из которых – это объект изучения. Действительно, будь то социолог, культуролог, юрист или экономист, их познавательная деятельность направлена на одну реальность – общество.

Однако общество – слишком абстрактное понятие. Хотя мы все знаем, что оно где-то существует, вероятно, даже рядом с нами, его невозможно ни увидеть, ни потрогать. Начинать изучение общества следует с операционализации этого понятия, т. е. с выделения эмпирически измеряемых индикаторов. Главным из таких индикаторов будет человеческое поведение. Именно в нём проявляется общество, одно из определений которого – часть материального мира, включающая формы объединения людей и способы их взаимодействия. Следовательно, изучая отдельных индивидов (что делают, например, психологи) или их группы (это характерно для социологов) мы и будем изучать общество.

Но поведение людей – тоже слишком общее понятие. Человеческое поведение так разнообразно и сложно, что изучить его во всём многообразии не представляется возможным и, что также очень важно, нужным. Экономистов, в отличие от психологов, будет очень мало интересовать, каковы отношения между супругами и какова в этой семье эмоциональная обстановка, зато они непременно заинтересуются тем, каков в ней среднемесячный доход и что её члены покупают в течение этого месяца. Социологом этого будет мало, и они, скорее всего, попытаются найти связь между уровнем дохода и тем образованием, которое имеют члены семьи. Каждую общественную науку будет интересовать лишь его определённые аспекты человеческой жизни и человеческого поведения. Эти аспекты будут выделяться в соответствии с предметной ориентацией науки.

Предмет науки – это те стороны её объекта, на которые направлен интерес исследователя. Выделение предмета связано с чрезмерной сложностью объекта. Именно поэтому представители каждой общественной науки рассматривают только те стороны, аспекты, грани общества и человеческих отношений, изучение которых лучшие всего отвечает научному интересу исследователей: они упрощают для себя объект познания, выделяя из него интересный им предмет. В. В. Радаев советует представить объект социального исследования в виде шара. «Представители разных подходов занимают разные позиции – говорит он, – каждый смотрит на этот объект со своей стороны и высвечивает что-то значимое и интересное. Единственно, что невозможно сделать, это высветить объект сразу со всех сторон, как бы ни хотелось быть «комплексным» и «междисциплинарным» [4, с. 26]. Высвечивание объекта исследование с какой-либо одной стороны и можно назвать выделением предмета науки. Для социолога, например, таким предметом будет социальная обусловленность всех явлений, а для политолога – закономерности взаимоотношений социальных субъектов по поводу политической власти.

Итак, в силу 1) сложности человеческого поведения и 2) различной предметной ориентации наук, связанной со сложностью общества, разные общественные науки будут интересоваться лишь определёнными аспектами человеческого поведения и в соответствии с этим интересом выстраивать определённое представление о детерминантах и способах человеческого поведения, т. е. модель человека. Таким образом, особенный интерес к некоторым свойствам человека – одна из характеристик его поведенческой модели. Другая важная её характеристика – это абстрагирование от реальных свойств человека, которыми можно пожертвовать при изучении предмета познания для того, чтобы иметь возможность получать какой-либо теоретический результат. Об этом свойстве – абстрактности – хорошо сказал Автономов, указывая на его определяющую и противоречивую роль в построении адекватной модели человека: «Поведенческая модель, как и всякая другая, является результатом абстрагирования, она теряет часть свойств, присущих реальному человеку. Принимая ту или иную модель человека, обществоведы тем самым делают выбор между строгостью и реалистичностью анализа. Чем меньше факторов принимается на рассмотрение, тем более определенный теоретический результат (объяснение или прогноз) можно получить, но расстояние между теоретическим выводом и реальным поведением моделируемых экономических субъектов может оказаться слишком большим: решённая проблема может иметь слишком слабое сходство с той, которую пытались решить. Напротив, меньшая степень абстракции позволяет выявить большое количество воздействующих на человеческое поведение факторов, но, как правило, не дает однозначных объяснений или прогнозов». [5, с. 37]. Хорошая модель должна быть компромиссным вариантом, при котором количество охватываемых ею индивидов было максимальным, а игнорирование их свойств, важных для определённой науки, минимальным. На протяжении истории в рамках одних концепций создавались разнообразные поведенческие модели, и критика в их отношении главным образом состояла в указании на или недооценку ими тех или иных признаков, которые, как считали сами критики, в значительной степени оказывают влияние на результат исследования.

Точно так же дело обстоит и с моделями человека в экономике, в частности с моделью человека в неоклассической экономической теории, о которой пойдёт речь в это главе. А. Е. Шаститко, например, говорит о том, что общей чертой альтернативных неоклассическому представлению о человеке моделей является иное решение о поиске компромисса между операциональностью и реалистичностью: «Неоклассическая модель человека, обеспечивая операциональность и универсальность, предполагала более низкий уровень реалистичности, чем в альтернативных моделях. Вот почему альтернативные подходы к моделированию человека не характеризуются такой всеохватностью, как неоклассический, но в то же время в гораздо большей степени опираются на эмпирически установленные факты в конструировании рабочей модели человека» [6, с. 87 – 88]. Марк Блауг также выделяет неудовлетворённость высоким уровнем абстракции, присущим неоклассике, как одну из черт институционализма [7, c. 657] – одной из альтернативных экономических теорий, рассмотрению модели человека в которой будет посвящена 2-я глава работы.

В заключение стоит отметить, что «найти человека» в современной экономической теории непросто. [8, с. 4] Часто модель человека не обозначена в трудах исследователей в ясном виде, поведенческие гипотезы в ней, как правило, формулируются как математические условия, характеризующие функцию полезности, но определённое представление о человеке обязательно свойственно той или иной теории.

1.2 Сравнение модели человека в неоклассической экономической теории с моделью человека в макросоциологических теориях

Не существует канонического определения экономического человека, которого придерживались бы все исследователи – каждый из них акцентирует внимание на тех признаках, которые кажутся ему наиболее важными [9, с. 9]. Я также не буду подробно разбирать все признаки этой модели, а остановлюсь на наиболее важных. Наиболее важными я буду считать те, которые составляют саму суть неоклассической экономической теории и которые были подвергнуты критике со стороны институциоанлистов. Для лучшего понимания и наглядности я сравню признаки неоклассической модели человека и моделью человека в социологии. Это сравнение будет тем более оправдано, что, как я предполагаю, модель человека в институциональной экономической теории (исследование которой является моей целью) вобрала в себя черты не только неоклассической, но и социологической моделей человека. Институциональная экономическая теория и социология настолько близки, что таких видных институционалистов как Дж. К. Гэлблейт, Р. Хайлбреннер и К. Боулдинг некоторые относили скорее не к экономистам, а к социологам.

Следует сказать, что под социологической моделью человека нами будет пониматься только макросоциологическая модель. На это существую две причины.

Первая причина заключается в том, сейчас, по сравнению с моделью человека в макросоциологии, микросоциологической модели уделяется гораздо меньше внимания представителями экономической теории. Когда они говорят о социологической модели человека, то обычно имеют ввиду именно макросоциологическую модель. В подтверждение этой точки зрения можно привести статьи Карла Бруннера «Представление о человеке и концепция социума: два подхода к пониманию общества» [3], Юна Эльстера «Социальные нормы и экономическая теория» [12], Иоахима Израэля «Психология мотивации или социология ограничений?» [30], Петера Вайзе «Homo economicus и homo sociologicus: монстры социальных наук» [18], опубликованные в 3-м выпуске альманаха «THESIS» и книги В.С. Автономова [5, 8, 9] и Шаститко [6] – во всех приведённых здесь источниках авторы говорят о макросоциологическом человеке как об истинно социологическом. Автономов, например, лишь в сноске упоминает о том, что «…подход Дюркгейма-Парсонса разделялся далеко не всеми видными социологами. Наиболее интересным для нас исключением является позиция Макса Вебера, придерживающегося методологического индивидуализма…».

Во-вторых, макросоциологический подход долгое время был доминирующим образцом постановки и решения проблем, и такие социологические парадигмы, как марксизм и структурный функционализм, как построенные на его основе, на заре развития социологической мысли были единственными образцами постановки и решения социологических проблем. Микросоциологические теории же возникли гораздо позже, в 20-х XX века, и только к 50-60 годам стали действительно популярны. Следовательно, они не существовали во время рассматриваемой здесь институциональной теории и не могли оказать никакого влияния на модель экономического человека в институционализме.

1.2.1 Методологическая ориентация

Начнём сравнение моделей по такому основанию как методологическая ориентация. Карл Бруннер говорит: «Социальные науки предлагают два различных подхода к пониманию общества. Один возник в работах шотландской школы философов-моралистов и получил дальнейшее развитие в рамках экономической науки. Другой был разработан французскими просветителями и оказал значительное влияние на исследования в области социологии. В основе этих двух подходов лежат два совершенно различных представления о человеке и отношении человека к обществу» [3, с. 51]. Это представление и называется методологической ориентацией. Она включает в себя основные установки, которыми руководствуется исследователь в своей деятельности. В общественных науках эти установки будут касаться главным образом соотношения между обществом и индивидом. На этот счёт действительно существует два противоположных взгляда, которые соответствуют двум методологическим ориентациям, двум подходам к пониманию общества.

Неоклассики решают вопрос о соотношения человека и общества в соответствии с такой методологической ориентацией, как методологический индивидуализм, аналитическим приемом, использующимся в современной экономической теории и определяющим экономических агентов как рациональных, автономных, равноправных и выводящим свойства системы из свойств ее элементов (индивидов). Такая традиция пошла ещё со времён Адама Смита и продолжает оставаться главенствующей и сегодня. Французский социолог Раймон Будон говорит, что в соответствии с этим принципом, «...объяснить социальный феномен - это значит представить его как следствие индивидуальных действий» [32]. Иными словами методологический индивидуализм предполагает объяснение макрособытий через совокупность или конфигурацию действий, установок, связей и обстоятельств отдельных индивидов. Основываясь на этом, экономисты делают вывод, что для того, чтобы понять процессы, происходящие в обществе, нужно изучать этих самых отдельных индивидов, т. к. они и есть общество. Пользуясь метафорой Пера Монсона можно сказать, что экономисты воспринимают общество как поверхность моря, по которому лодки, символизирующие отдельных индивидов, передвигаются по пути, избранному только ими, без какого-либо внешнего влияния [10].

Социология же, во многом благодаря Эмилю Дюркгейму, пошла противоположным путём, имя которому – методологический коллективизм или холизм. В соответствии с этим принципом, который в дюркгеймовской трактовке обозначается понятием «социологизм», социальные явления определяются социальными фактами, которые можно объяснить только социальными же причинами, без посредства индивидуального сознания. Социологи, придерживающиеся этой методологической ориентации, представляют общество не как сумму индивидов, руководствующимися эгоистическими мотивами в достижении целей, а как «…ясно определенную онтологическую целостность, отделенную от индивидов» [3, с. 58]. Такой подход во времена Дюркгеймы был нов, и его приняли не сразу. «То, что мы уподобляем реальность социального мира реальностям мира внешнего, нашли парадоксальным и возмутительным» – говорил он в предисловии ко второму изданию книги «Социология. Ее предмет, метод и назначение».

Может также показаться, что дюркгеймовский подход отрицает существование уникальных особенностей у разных людей, но это не так. «Из того, что социальные верования и обычаи проникают в нас извне, не следует, что мы пассивно воспринимаем их, не подвергая их изменениям. Осмысляя коллективные институты, приспосабливая их к себе, мы их индивидуализируем, мы так или иначе отмечаем их своей личной меткой» – говорит Дюркгейм там же. Социология не отрицает существование отдельных людей со своими индивидуальными особенностями, но она исходит из того, что их поведение определяется сложившимся социальным устройством и их включенностью в это устройство. Следовательно, для социологов главным объектом изучения и субъектом действия будут группы, классы, страты и иные социальные образования, представляющие самостоятельную онтологическую целостность. Привлекая метафору П. Монсона, в этом случае мы говорим об обществе-парке, где индивиды обычно движутся по строго определённым дорожками-институтами путям.

Методологическая ориентация является одним из главных элементов теории для любой науки. Многие остальные утверждения являются следствиями однажды выбранной ориентации. Юн Эльстер показал некоторые из этих следствий: «Два методологических подхода, которые привычно ассоциируются с именами Адама Смита и Эмиля Дюркгейма, демонстрируют одно из наиболее устойчивых расхождений в позициях общественных наук. Речь идет об известном противопоставлении: homo economicus и homo sociologicus. Предполагается, что первый из них руководствуется принципами инструментальной рациональности, в то время как поведение второго определяется социальными нормами. Первого увлекает перспектива вознаграждения, а второго подталкивают в спину квази-инерционные силы. Первый – всегда стремится улучшить свое положение и приспосабливается к изменяющимся условиям. Второй – нечувствителен к обстоятельствам и не отклоняется от стереотипов предписанного поведения, даже если появляются новые и бесспорно лучшие варианты. Первого легко изобразить в виде самодостаточного асоциального атома, а второго – как бездумную игрушку социальных сил». Рассмотрим их подробно.

1.2.2 Предположения относительно детерминантов человеческого поведения: гедонизм

Из разных методологических ориентаций моделей следует их различие по такому основанию как предположение относительно детерминантов человеческого поведения. Проще всего объяснить причины своего поведения социологам: «Модель социологов приписывает автономию и главенствующую роль обществу, т.е. социальным институтам, нормам и правилам поведения. Она предполагает, что индивид противостоит социальным организациям, которые оказывают влияние на его поведение, но сами находятся вне его влияния» [3, с. 58]. Иными словами, если спросить социолога, почему человек поступил так, а не иначе, он наверняка ответит: «Таковы требования социальных норм» или «Таковы образцы поведения, усвоенные им в процессе социализации» – то есть он в своём объяснении сошлётся на общество.

Экономисты, отказавшись считать общественные организации детерминантами индивидуального поведения, вынуждены были изобретать теорию, которая бы указала на них. Они не могли просто проигнорировать их отсутствие и оставить такое положение без внимания, ведь именно причины поведения во многом определяют его характер. Отказавшись искать детерминанты поведения вне человека, экономисты нашли их внутри, предложив психологическое объяснение истоков деятельности. Действительно, определенные научные психологические концепции всегда фигурировали среди научных предпосылок ученых-экономистов [13, с. 80]. Такие концепции были уже у основателя политической экономии Адама Смита. Как говорил У. Митчелл, «он считал само собой разумеющимся «постоянное, последовательное и не исчезающее стремление каждого человека улучшить своё состояние» [13, с. 84]. Однако и Смит, и Мальтус, и Рикардо, закладывая фундамент экономической теории уделяли мало сознательного внимания психологии [13, с. 84]. Одним из первых, кто чётко сформулировал модель человека, впоследствии с некоторыми изменениями принятую в основное течение экономической науки, был английский философ Иеремия Бентам. Отсюда одно из названий экономической модели человека: бентамовский гедонист. В своём курсе лекций У. К. Митчелл отмечал, что «Бентам выразил наиболее ясно концепцию человеческой природы, преобладающую среди его современников (а их было два-три поколения). Он помог понять экономистам понять, о чём они говорят».

В чём же заключалась концепция Бентама? Целью любого человеческого действия Бентам провозгласил стремление к благосостоянию; её мотивом – страдания и наслаждения. Именно стремление избежать страдания и достичь наслаждения, считал он, определяют на выбор людей.

Причём Бентамовский человек принимает во внимание только свои страдания и свои наслаждения, руководствуется только собственными интересами. Бентам признавал и альтруистические мотивы, но не верил в их искренность и полагал, что за ними скрываются те же эгоистические удовольствия, например, от хорошей репутации, сопутствующей альтруистическому поведению [9, с. 84]. В этих характеристиках проявляется гедонизм и эгоизм Бентамовского человека (эгоизм был свойственен экономическому человеку ещё со времён Адама Смита, который говорил, что мы получаем свой обед не от благожелательности мясника и булочника, а от их эгоизма). Они же позволяют ему давать оценку будущих поступков исключительно по результатам, а не по исходному замыслу. «В этом смысле экономический человека и по сей день остаётся утилитаристом», – замечает Автономов. Т Веблен, характеризуя гедонистическую концепцию человека, говорит, что «это представление о нём (о человеке) как о субъекте, бесконечно рассчитывающем ощущения удовольствия и боли, колеблющимся как гомогенный сгусток желаний счастья под импульсом стимулов, которые заставляют его перемещаться, но сохраняют его целостность».

В бентамовской модели человека прослеживается ещё одна важнейшая черта – рациональность. Она является следствием признания Бентамом того, что каждый человек в состоянии производить все те арифметические действия, которые нужны ему для получения максимума счастья. Т. Веблен также отмечает, что согласно догмату гедонизма «и другим психологическим концепциям, связанным и соотносящимся с ним, человеческое поведение понимается и интерпретируется как рациональный ответ на запросы и нужды человека в тех или иных ситуациях. <…> Обычный человек считается дальновидным и прозорливым в оценке будущих чувственных выгод и потерь. Таким образом, точность и аккуратность, с которыми осуществляется приспособление величины досадных издержек, связанных со страданиями, к ожидаемым будущим выгодам, а также внимательность и восприимчивость при реакции, если и имеют межличностные различия, то незначительные. Никакие другие основания, принципы или направления поведения, отличные от этих рационалистических расчетов, в поле зрения экономических гедонистов не попадают» [15]. Подробнее рациональность будет рассмотрена ниже.

Гедонистическая концепция Бентама настолько хорошо отвечала нуждам экономистов, что первоначально она влилась в экономическую теорию без каких-либо изменений. Лишь наследство английского утилитариста было переосмыслено и в его теорию внесли некоторые изменения. Однако, как было показано выше, в чертах неоклассического экономического человека и сейчас видна наследственность, доставшаяся ему от знаменитого предка – Бентамовского гедониста, эгоиста и утилитариста.

Только почти через двести лет, когда психология ушла далеко вперёд и гедонистическая концепция безнадёжно устарела, институционалисты предприняли попытку привести экономического человека в соответствии с новыми стандартами. Об их попытке можно прочитать в третьей главе.

1.2.3 Предпочтения и ограничения

Предпочтения и ограничения – необходимые составляющие модели человека в экономической науке, т. к. это – две группы факторов, обуславливающих выбор человека из нескольких альтернатив, который он обязательно (по неоклассической теории) должен совершать по причине ограниченности ресурсов. При полной обеспеченности ресурсами, проблема альтернативного выбора просто бы не стояла. Предпосылку об ограничениях и предпочтениях можно рассмотреть подробнее, разбив её ещё на несколько более мелких следствий.

Во-первых, экономическая теория однозначно утверждает, что у человека существуют определённые предпочтения [16, с. 12]. Но даже это основное утверждения не является совершенно точным, т. к. оно исключает из рассмотрения целый ряд ситуаций: существуют индивиды, которые порой испытывают трудности при выборе.

Во-вторых, неоклассики полагают, что изменяются только ограничения, такие как цена, доход, а предпочтения носят экзогенный, внесистемный характер, и, следовательно, рассматриваются как фиксированные [9, с. 10]. Такой взгляд на предпочтения объясняется тем, что при допущении их эндогенности, модель человека была бы бесполезна, т. к. изменением предпочтений было бы возможно объяснить всё, что угодно, и основные ограничения (доход, цены) можно было бы исключить из рассмотрения. Важнейшим следствием этого свойства является абстрагирование от процесса формирования предпочтений и невнимание к природе человека. Неоклассики считая, что поведение определено сложившейся системой предпочтений, совершенно не интересовались, как она формируются. Другим следствием является неправильное представление о человеке, под которое не попадают индивиды, чьи предпочтения меняются под воздействием сиюминутных эмоций, а таких, видимо, не мало.

В-третьих, в неоклассической экономической теории подразумевается, что на предпочтения индивида не могут оказывать влияние социальная группа, члены его семьи, друзья, реклама [16, с. 13]. Но это, разумеется, не так. Зачастую именно следуя мнению своего окружения человек совершает определённый действия: он может пересмотреть свои планы относительно покупки товара, если услышит плохой отзыв о нём своих друзей, или, наоборот, ещё больше утвердиться в своём мнении, увидев красочную рекламу, показывающую тот же самый товар в самом выгодном свете. И всё бы ничего, если бы ни мнение друзей, ни информация из рекламы были бы абсолютно правдивы и беспристрастны: в таком случае они бы просто выполняли функцию донесения информации до потребителя. Но несоответствие неоклассической теории с реальностью начинаются постольку, поскольку эта информация часто является ложной, что вносит не учитываемые неоклассическими уравнениями помехи.

В-четвёртых, неоклассический экономический человек является эгоистом в том смысле, что он выражает предпочтения относительно только своего потребления [16, с. 13]. Из-за этой предпосылки в поле зрения неоклассиков выпадет, например, родитель, отдающий своему ребёнку последний кусок хлеба, или пассажир из номера второго класса, завидующий своим соседям из номеров бизнес-класса – все эту люди имеют предпочтения не только относительно своей функции полезности, что и выражается в форме самоотверженности или зависти.

Относительно ограничений неоклассики не столь плодовиты в нереалистичных предположениях: они выделяют только одно, а именно доход [16, с. 14]. В действительности допустимое множество вариантов потребления определяют и многие другие ограничения: время, способности, правила, установленные центральными или местными органами власти, и т.д. Например, вы не можете быть доктором, не имея диплома, а на дорогах города скорость ограничена 60 километрами в час.

У социологического человека также существуют и предпочтения, и ограничения, но их характер во многом отличен от таковых свойств экономического человека. Главная разница будет заключаться в эндогенности и предпочтений и ограничений, которые в социологической теории определяются внутри системы (общества). Социологи также недвусмысленно указывают на того, кто конкретно это определяет – на общество. Такое воззрение, как в случае с предположением о детерминантах человеческого поведения, будет следствием методологического холизма, при котором на вопрос, почему же происходит то или иное явление, социологи радостно кивают в сторону общества, что и избавляет их от дальнейших объяснений. Экономисты же пошли противоположным путём и порвали почти все связи, идущие от общества к индивиду (сохранив связи, идущие в противоположном направлении), что и сделало из их модели нелюдимое подобия человека. Это было сделано для упрощения модели, что, как считали экономисты, улучшило бы её качества как инструмента анализа общества.

1.2.4 REMM и SRSM

REMM и SRSM – это акронимы, за которыми скрываются модели соответственно экономического и социологического человека в трактовке Меклинга и К. Бруннера [3]. Для описания человека в социологии ими используется акроним SRSM, который отражает три существенных элемента социологического человека: социализированный человек; человек, исполняющий роль, и человек, который может быть подвергнут санкциям (socialized, role-playing, sanctioned man) [3, с. 58-60]. Первый элемент отражает онтологическое главенство общества, ориентацию модели на методологический коллективизм и вытекающую отсюда детерминированность человеческого поведения, его запрограммированность обществом. Причём эта запрограммированность начинается с первого для жизни, когда на tabula rasa человеческого сознания общество в процессе социализации несмываемым карандашом наносит различные правила поведения в социуме и вгоняет индивида в существующие рамки социальных ролей, за невыполнение которых он будет подвергнут санкциям со стороны общества – здесь проявляются второй и третий признаки признак модели SRSM.

Модели SRSM противостоит модель REMM – детище экономической теории, означающее изобретательного, оценивающего, максимизирующего человека (resourceful, evaluative, maximizing man) [3, с. 55-58]. Основа, на которой строится эта модель – предположение о том, что индивид появляется на свет не как чистый лист бумаги. С рождения он обладает уникальной биологической наследственностью, предполагающей возможность индивидуального поведения. Одним из проявлений такого поведения является изобретательное поведение. Таким образом, данная теория отрицает пассивность человека, она представляет его как активно действующего субъекта социальной действительности, готового на эксперименты. Изобретательность даёт возможность для улучшения существующего положения и почву для эволюции. К месту будет привести слова Пола Самуэльсона, который в своей нобелевской лекции сказал: «Мой учитель Йозеф Шумпетер как-то метко заметил, что способность человека действовать как «логическое животное», могущее систематически применять эмпирико-индуктивный метод, сама по себе является прямым следствием дарвиновской борьбы за выживание. Подобно тому, как в этой борьбе развился большой палец человека, мозг человека развивается, сталкиваясь с экономическими проблемами» [17, с. 184]. Здесь он, так же как и Карл Бруннер говорит об изобретательности как о свойстве человека, развившегося вследствие стремления к улучшению существующего положения. Отсюда вытекает такой признак как максимизация, ведь изобретательность также можно рассматривать как следствие стремления к максимизации удовлетворения потребностей при известных ограничениях. Этот признак играет одну из ключевых ролей в характере экономического человека и, следовательно, во всей экономической науке. О такой значительной роли можно говорить хотя бы по тому, что, как говорит Пол Самуэльсон, «Само название предмета моей науки – «экономика» – подразумевает экономию или максимизацию». Сениор так же отмечал, что «для политической экономии она является тем же, чем сила тяжести для физики – …конечным фактом, за пределы которого рассуждение зайти не может, и почти всякое суждение насчёт которого является лишь описанием» [17, с. 184]. Максимизация, предполагающего выбор лучшего варианта, в свою очередь невозможна без способности к оцениванию этих вариантов. Причём, по замечанию Петера Вайзе, способность к оцениванию совершенно независима от оценок других людей [18, с. 118]. Следствие такой внутренней способности – наличие собственных ценностей, собственных преставлений о должном и непозволительном и, следовательно, выработка индивидуальных норм поведения. Поэтому и критерием деятельности экономического человека в таком случае будет только собственная функция полезности, а не реакция других людей на свои действия, как для социологического человека, опирающегося на общие для всех социальные нормы.

При внимательном анализе экономического человека в трактовке Бруннера можно заметить то свойство человека в экономике, которое не нашло свое место в названии модели REMM, но которое, однако, является ключевым в ней. Это свойство – рациональность. Очевидно, что без предположения о рациональности нельзя было бы говорить и об остальных свойствах экономического человека, ведь «В сущности, модель подчеркивает, что индивиды являются рациональными существами» – говорит Карл Бруннер [3, с. 58]. «Рациональность, пожалуй, является более важным компонентом гипотезы, нежели максимизирующее поведение» – тут же добавляет он.

1.25 Рациональность

Рациональность – особо важное свойство в неоклассической экономической теории, необходимая черта бентамовского гедониста, поэтому на ней следует остановиться подробнее и для начала уяснить, что же такое рациональность вообще и какова её роль для всех общественных наук. Но рациональность настолько многоликое и контекстно обусловленное понятие, что хоть сколько-нибудь подробно ответить на эти вопросы мне не представляется возможным, ведь, как говорит Автономова, «Взглядов на рациональность, по-видимому, столько же, сколько разнообразных философских позиций, систем и концепций. По сути, ни одна философская система не может обойтись без той или иной трактовки понятия рациональности, без ответа на вопрос о границах и критериях рациональности. В наши дни в современной западной литературе достаточно широко распространилось представление о том, что проблема рациональности - это проблема неразрешимая или (ослабленный вариант той же позиции) что единой концепции рациональности вообще быть не может».

Поэтому в определении рациональности я пока ограничусь цитатой из Филосовской энциклопедии: «РАЦИОНАЛЬНОСТЬ (от лат. ratio — разум) разумность, характеристика знания с т. зр. его соответствия наиболее общим принципам мышления, разума. Поскольку совокупность таких принципов не является вполне ясной и не имеет отчетливой границы, понятию «Р.» свойственны и неясность, и неточность» [36]. Как видно, это общее определение не слишком много дало для понимания сущности понятия, поэтому я воспользуюсь определением рациональности, которое дал Макс Вебер.

Этот немецкий учёный предложил две пары определений рациональности. Первая обнаруживается в его типологии четырёх типов рационального действия, два из которых признаются им рациональными: целерациональное и ценностнорациональное. По Веберу, «Целерациональным мы называем поведение, ориентированное только на средства, (субъективно) представляющиеся адекватными для достижения (субъективно) однозначно воспринятой цели» [20, с. 495] и говорим о нём «в том случае, если цель, средства и побочные результаты рационально взвешиваются и просчитываются. Это включает в себя рассмотрение альтернативных средств достижения цели, связей между целью и побочными последствиями и, наконец, отношения различных возможных целей друг к другу» [цит. по 21, с. 192].

Ценностнорациональное социальное действие он определяет как действие, «основанное на вере в самодовлеющую ценность неких этических, эстетических, религиозных или других форм поведения, независимо от той степени, в какой они способны обеспечивать успех» [цит. по 21, с. 192].

То есть мы говорим о том, что индивид совершает целерациональное действие в том случае, когда он повинуясь собственному чувству голода, приходит в выбранный им по удовлетворяющим его условиям магазин и покупает наилучший для себя продукт (пусть это будет бифштекс). Здесь индивид сознательно, руководствуясь разумными критериями «субъективно воспринял цель» и для её достижения использовал взвешенные и продуманные средства (пошёл в продуктовый магазин, а не в компьютерный, выбрал кратчайший путь до него, купил именно бифштекс, т. к. он и недорогой, и хорошо удовлетворяет аппетит и т. д.)

Ценностно рациональным действие было бы в том случае, если бы индивид, придя в тот же магазин, тем же кратчайшим путём выбрал бы не дешёвый, питательный и во всех смыслах оптимальный с точки зрения поставленной цели продукт, каковым является бифштекс, а сомнительного вида куриную грудку, так как он индуист, и на употребление говядины для него существует религиозный запрет. Или если бы он с сожалением отвернулся и от куриной грудки и выбрал бы преснейшее на свете блюдо – салат из брокколи и моркови, – повинуясь требованиям вегетарианского меню.

Обратимся теперь к другой паре, которую составляют формальная и сущностная рациональность, которые можно зафиксировать только в экономических действиях. «Формальная экономическая рациональность» определяется мерой технически возможного для хозяйства и действительно применяемого расчета. Напротив, «сущностная рациональность» характеризуется степенью, в какой обеспечение определенной группы людей жизненными благами достигается посредством экономически ориентированного социального действия, учитывающего (в прошлом, настоящем или потенциально) определенные ценностные постулаты (wertende Postulate), независимо от природы этих ценностей» – сразу разъясняет суть своей конструкции М. Вебер [цит. по 21, с. 193]. Далее он поясняет, что экономическая деятельность может называться формальной рациональной в той степени, в которой удовлетворение потребностей может быть выражено количественно, а отличительная черта сущностной рациональности – это то, что как бы формально рационально не были вычислены результаты хозяйственной деятельности, они буду оцениваться относительно шкалы ценностей [21, с. 192] .

Классификация рациональности Макса Вебера приведена здесь за тем, чтобы представить рациональность в общем смысле, для понимания того, что же представляет собой это загадочное понятие, путём анализа более-менее полной схемы. Дополнительным стимулом к выбору именно этой типологизации служит то, что Макс Вебер был как и экономистом, так и социологом (им в большей степени), и следовательно, в его схеме с особой ясностью должны были отразиться подходы, практикуемые именно экономистами, и социологами, а не, например,.

Также из данной классификации сразу можно сделать вывод о том, что уже в XIX веке выделялось несколько типов рациональности. О рациональности первого типа, к которой можно отнести целерациональную и формально рациональную, мы говорим, когда желаем максимально точно, основываясь на математических методах, рассчитать кратчайший, связанный с наименьшими усилиями способ достижения некой данной цели. В противовес рациональности второго типа (ценностной или сущностной) здесь мы не принимаем во внимание каких либо ценностных постулатов. Есть только цель, которую нужно достичь, затратив минимум усилий, т. е. (формально) рационально. В дальнейшем мы увидим, что такое разделение сохранится и в дальнейшем, при рассмотрении рациональности в экономике и социологии.

Теперь, когда понятие рациональности определено, можно проанализировать её значение для всех общественных наук. В этом мне поможет текст И. Валлерстайна [21, с. 197-201]. В нём знаменитый социолог утверждает, что всё обществоведение базируется на уверенности в рациональной природе человека. Доказательство данного тезиса он начинает с рассмотрения Великой Французской Революции, которая, по его мнению, изменила не столько саму Францию, сколько всю капиталистическую миросистему. Это произошло потому, что именно благодаря ей в миросистеме распространились два убеждения, которые живы и поныне: 1) политические перемены – нормальное явление; 2) суверенитет принадлежит народу. Проблема заключалось в том, что этими постулатами свободно могли воспользоваться все слои населения, в том числе и так называемые «опасные классы»: численно растущий городской пролетариат Западной Европы, обезземеленные крестьяне, ремесленники, которых развитие машинного производства могло лишить средств к существованию, и нищие иммигранты. «Но какое отношение это имеет к понятию рациональности?» – спрашивает автор, и сам же отвечает: «В действительности самое прямое». Проблема «опасных классов» стала серьёзнейшей проблемой для стабильности миросистемы и стоящие у власти правящие классы должны были находить на возникающие вызовы все новые, более изощрённые ответы, чему служили общественные идеологии, общественные движения и общественные науки. Три главенствующие в том время идеологии предлагали разные пути того, как сохранить стабильность в обществе и контролировать перемены, происходящие в нём. Консерватизм предлагал замедлить их насколько возможно путём обращения к ценностям старых, проверенных временем социальных институтов – к семье, общине, церкви, монархии – как к источнику человеческой мудрости. Социалисты считали, что перемены следует ещё больше ускорить, прислушиваясь к требованиям «всеобщей воли», которая единственно верно отражает идею народного суверенитета. Либералы хотели выбрать постепенный, реформаторский темп перемен, которыми будут управлять квалифицированные специалисты, тщательно оценивающие степень рациональности предполагаемых изменений. Как известно, либеральная идея «среднего пути» одержала верх почти во всех странах, и для управления общественными переменами либерализму жизненно необходимы были общественные науки, что и вызвало их появление. На основании такой цепочки умозаключений Валлерстайн и делает вывод о том, что рациональность сыграла решающую роль в возникновении общественных наук. И действительно, ведь либеральная идея управления социальными изменениями, строится на том, что человек способен регулировать своё поведение именно на рациональной основе, а не на основе приверженности традициям или простого мнения большинства. А так как обществоведение обязано своим появлением либеральной доктрине, идеи которой оно унаследовало, то можно сказать, что все общественные науки строятся на том, человек ведёт себя, руководствуясь разумными, т. е. рациональными умозаключениями.

Теперь, определив рациональность, поняв важнейшую роль этой предпосылки для общественных наук, мы можем перейти к непосредственному рассмотрению рациональности, как свойства моделей человека в экономике и социологии.

Как говорилось ранее, рациональность – самый важный признак модели человека в экономике. Без неё нельзя представить эту науки в современном виде, одна из главных целей которой – изучение рационального распределения ограниченных ресурсов. Рациональность присуща и социологическому человеку, хотя социологи уделяют ей меньше внимания, потому что, как видно из вышеприведённой цитаты статьи Юна Эльстера и других, считается, что его поведение определяется скорее социальными нормами, а не рациональностью. Тем не менее, предпосылка о рациональности играет огромную роль и в социологии, ведь, как пишет Г. Гарфинкель, «социологический подход предполагает почти как аксиому способность человека действовать рационально» [22, с. 179][1].

Однако отличие роли рациональности в этих моделях гораздо глубже. Экономисты не просто уделяют ей больше внимания, строя на этом фундаменте свою теорию – они и понимают её в другом смысле. В этой связи представляется важным понять сущность рационального поведения, характерного для двух данных моделей, чтобы составить более полное представление о них.

Сначала рассмотрим рациональность в социологии, т. к. она более близка к рациональности в её обыденном смысле, который можно охарактеризовать словами «адекватность», «разумность», и, следовательно, проще для понимания. Из-за этой близости её можно назвать смысловой рациональностью, её критерий – здравый смысл [9, с. 12 – 13].

Первый признак рациональности в социологии – её функциональность. В соответствии с ним рационально всё то, что объективно способствует выживанию системы (индивида, группы), её стабильности (но эта стабильность не обязательно будет являться её оптимальным состоянием).

В качестве примера можно привести поведение человека, собирающегося совершить самоубийство через повешение. С точки зрения функциональной рациональности всё его поведение, включая выбор оптимальной длины верёвки, её намыливание и т. д. иррационально, т. к. оно ведёт к уничтожению системы (человека). Иррациональным такое поведение будет и с обыденной точки зрения. То есть здесь критерий рациональности – адекватность целей.

Второй признак подобной функциональной рациональности – её необязательная осознанность. Здесь уместно привести пример из психологии. Истерическое поведение функционально рационально, т. к. оно помогает компенсировать психологическую травму, и, как правило, это происходит неосознанно.

Значительно отличается от функциональной социологической рациональности рациональность экономическая. Исследователь Оливер И. Уильямсон выделяет три формы рациональности в экономике: сильную, которая используется в неоклассической теории, полусильную или ограниченную, используемую в новой институциональной теории (а точнее экономике транзакционных издержек), и органическую, свойственную эволюционному подходу и австрийской школе [23]. Нас, конечно, будет больше всего интересовать сильная форма рациональности, которая определяется как максимизация целевой функции при данных ограничениях. Предположение о том, что человек всегда выбирает лучший для него вариант, в свою очередь, основывается ещё на нескольких предпосылках, некоторые из которых отмечены в модели REMM. Главная из них, конечно, - максимизация. Именно она составляет сущность экономической рациональности. Остальные предпосылки такие:

1.  Индивид обладает абсолютной информацией обо всех ценах на все товары.

2.  Индивид обладает совершенством счётных способностей, т. е. он способен мгновенно и без затрат определить лучший для него вариант

3.  Совершенное осознание, т. е. индивид полностью осведомлён о реальных характеристиках товара.

4.  Полнота. Индивид способен проранжировать любые два набора товаров

Из этого можно сделать вывод, что экономисты понимают рациональность в более узком, инструментальном смысле, её критерий формален и означает максимизацию целевой функции при данных ограничениях. Видно, что такое понимание рациональности совершенно не затрагивает процесс выбора цели, представления человека об окружающем мире, в соответствии с которыми она выбирается – всё внимание сосредоточено лишь на её достижении. В качестве примера приведём всё того же потенциального висельника. Саму попытку суицида исследователь, неукоснительно придерживающийся принципа рационального поведения в его экономической трактовке, скорее всего, оставит без внимания, это просто цель. Неважно, как человек пришёл к ней. Однако он уделит особое внимание процессу достижения этой цели: посетует на слишком короткую верёвку, зато одобрит предусмотрительность потенциального висельника, взявшего кусок скользкого мыла и высокую табуретку, частично компенсирующую длину верёвки. Здесь критерием рациональности будет уже не адекватность целей, но методов. В этой связи становятся понятны слова Т. Парсонса, который называл социологию наукой о целях, а экономическую теорию – наукой о наиболее эффективных средствах достижения поставленных целей [цит. по 9, с. 36] и Уэсли Клэра Митчелла, знаменитого институционалиста, говорившего: «Экономическую науку как раз волнует именно эта проблема выбора средств. Экономика ставит своей задачей показать, как люди взаимодействуют с определенными материальными объектами для достижения множества целей, которые они сами выбирают» [24, с. 97].

Однако смысл экономической рациональности узок, только если посмотреть на неё с такой стороны. Да, она обходит широкий пласт реальности, связанный с целеполаганием. Изменение целей в соответствии с этой теорией это экзогенные переменные, они внешни по отношении к модели и воспринимаются как данность, не нуждающаяся в толковании. Но «Эта готовность исходить из предпочтений любого содержания как данности позволяет применять экономический анализ к любому человеческому поведению и даёт экономической теории основания претендовать на титул универсальной социальной науки» – утверждает В. С. Автономов [9, с. 15].

Возвращаясь к социологам, скажем, что они редко довольствуются таким пониманием рациональности[2]. Например, по мнению социолога А. Щюца в основе человеческого взаимодействия лежит не рациональное, а обоснованное действие, которое предполагает, что индивиды понимают друг друга, обращаясь к житейскому опыту. Модель же рационального действия, считает он, приписывается исследователями человеку из-за недостатки информации о том, что понимается под здравым смыслов в той или иной сфере [35, с. 54]. «Для них легче постулировать универсальный характер частного случая, рационального действия, чем действительно рассматривать весь спектр возможных обоснований действия и вариантов интерпретации» – так говорит о мнении А. Щюца относительно сторонников рационалистических теорий экономист А. Н. Олейник [35, с. 54-55].

1.2.6 Информация

Описание модели человека в неоклассической экономической теории было бы не полным, без упоминания о его степени информированности. Хотя авторы некоторых учебников полагают, что информация скорее является характеристикой среды, чем индивид**, В. С. Автономов считает, что знание индивида о процессах, благодаря которым средства ведут к достижению целей, является одной из трёх групп факторов (наряду с его целями и средствами их достижения), которые обязана содержать модель экономического человека [9, с. 9].

Предпосылка об информации в модели неоклассического человека тесно связана с предпосылкой о его рациональности: первая говорит об уровне доступности информации, вторая – о способах её переработке и принятии решений. Так каков же уровень доступности информации для экономического человека? Неоклассики ответят: «совершенный». Под совершенной информацией подразумевается, что в условиях совершенной информации рыночное взаимодействие (согласие на сделку или отказ от нее) происходит автоматически. При этом отсутствуют затраты времени и ресурсов на сбор информации, на заключение сделки. Кроме того, любые действия одной стороны мгновенно становятся известны другой, и, следовательно, никакие безнаказанные нарушения обязательств невозможны. Такая информация обеспечивается, и причем бесплатно, самим рынком за счет функционирования механизма цен, но это допущение приемлемо только в случае абсолютно конкурентного рынка, чего в реальности почти не бывает.

1 3 Итоги первой главы

«Тот, кто намеревается делать карьеру экономиста, должен быть достаточно умён, чтобы постичь абстрактные результаты неоклас- сической теории, и достаточно туп, чтобы поверить в их истинность».

Нейл Кей [цит. по 1, с. 18].

В данной главе я рассмотрел некоторые признаки модели человека в неоклассической экономической теории и сравнил и с признаками модели человека в социологии. По итогам этого сравнения можно составить следующую таблицу:

Из представленной таблицы можно сделать несколько выводов:

Во-первых, модели человека в неоклассической экономической и в макросоциологической теориях значительно различаются между собой. При сравнении по выбранным мною критериям удалось обнаружить некоторую схожесть только в их функциях: обе эти модели являются лишь инструментом при анализе процессов, происходящих в обществе. В отличие, например, от модели человека в психологии, которая представляет для исследователя самостоятельную ценность, рассмотренные ними модели ценны для него лишь по стольку, поскольку они адекватно объясняют экономические либо социальные процессы и позволяют делать верные прогнозы.

Во-вторых, из таблицы отчётливо видно, насколько формализована и абстрактна модель экономического человека. Это одновременно её и недостаток, и её достоинство. Недостаток - потому, что из поля зрения неоклассической теории выпадает огромный пласт реальности: в сконструированном её теоретиками мире обитают бездушные эгоисты, руководствующиеся только стремлением к максимизации собственного наслаждения и похожие на ходячие калькуляторы; в этом мире властвуют деньги, так как доход – единственное ограничение, и никто не прислушивается к советам других. Достоинство – потому, что исключив из этого мира множество разнообразных факторов, «урезав» его полноту и многогранность, неоклассики добились того, что все процессы в нём, в том числе и поведение людей, стало возможным описать сравнительно небольшим количеством уравнений (что, по мнению многих, делает экономику более «научной», по сравнению с другими общественными дисциплинами).

Социологи же, не пытаются настолько упростить изучаемый ими объект. Поставив перед собой сложнейшую задачу изучения общества во всей его целостности, они не способны составить изящные уравнения, но зато от их взгляда и не скрывается множество явлений и процессов, которые неоклассики пропускают из-за того, что они не вписываются в однажды построенную систему уравнений.

Мне кажется, что такой более широкий взгляд на общественные отношения предопределён самой сутью социологической науки, её направленностью на усмотрения социального в обществе, т. е. на поиск и установление связей и взаимосвязей между всеми многообразными процессами и явлениями общественной жизни: экономическими, политическими, религиозными и другими. Следовательно, как говорит известный американский социолог Альбион Смолл, «на звание «социолога» имеют право все, кто изучает общество, кто думает о человеческой жизни, прошлом, настоящем и будущем как о так или иначе связанных процессах; и кто старается понять любой частный фрагмент человеческой жизни, который случится изучать, разбирая его отношения и взаимовлияния со всеми остальными проявлениями человеческой жизни» [25, с. 5]. Можно сказать, что социолог – это человек, который изучает общество и общественные отношения как философ, т. е. «Он хочет узнать, как каждое явление соотносится и уживается с другими явлениями» [25, с. 4]. Социолог пытается подняться над обществом как можно выше, чтобы обозреть все происходящие в нем явления и составить наиболее полное представление о социальной действительности. Где экономист видит только экономические процессы, где политолог сводит всё многообразие человеческой деятельности лишь к отношениям по поводу захвата, удержания и распределения политической власти, там социолог должен охватить все факты человеческой жизни в их совокупности, познать человеческую жизнь в целом. В связи с этим становится понятно, что такой взгляд на общество невозможен, если внимание будет сконцентрировано лишь на процессе достижения целей. Понимание человеческого поведения будет крайне односторонним, ведь в подобном подходе теряется направленность социолога на нахождение взаимосвязей, которые привели к решению человека поступать так, а не иначе, и ни о каком широком взгляде на общество не может, в таком случае, идти и речи. Именно по этой причине многие социологи, такие как А. Щюц, утверждают, что экономическая наука, а особенно неоклассика, уделяют слишком много внимания «поведению цен», а не «поведению людей на рынке» [по 35, с. 72].

Глава 2. Модель человека в старом институционализме Т. Веблена

Занимаясь экономической деятельностью, мы не знаем ни потребностей других людей, ни источников получаемых нами благ. Практически все мы помогаем людям, с которыми не только не знакомы, но о существовании которых и не подозреваем. И сами мы живем, постоянно пользуясь услугами людей, о которых нам ничего не известно. Все это становится возможным благодаря тому, что, подчиняясь определенным правилам поведения, мы вписываемся в гигантскую систему институтов и традиций: экономических, правовых и нравственных.

Август Фридрих фон Хайек.

2.1 Несколько слов о старой институциональной экономической теории в общем

Я дал характеристику неоклассической модели человека. Именно её ядро с соответствующей поведенческой моделью господствует в современной экономической науке. Но помимо неклассической существовали и существуют другие поведенческие модели, применяемые в альтернативных течениях. Одним из ранних таких течений является американский или, как его ещё называют, старый институционализм. Такое название выбрано для того, чтобы подчеркнуть его отличие от новой институциональной теории и неоинституционализма. Каковы же отличия этого теоретического направления от экономического мейнстрима? На это будет непросто ответить, т. к. старый институционализм никогда не имел единого организационного центра, у теорий его представителей, таких как Т. Веблен, У. К. Митчелл и Дж. Р. Коммонс, было мало общего – всё это дало основания для того, чтобы некоторые исследователи отрицали само существование институционализма как отдельного течения [7, с. 616-617]. Однако всё же можно выделить некоторые общие черты, присущие всем институционалистам старого направления:

1)  неудовлетворенность высоким уровнем абстракции, присущим неоклассике;

2)  стремление к интеграции экономической теории с другими общественными подходами, или «вера в преимущества междисциплинарного подхода»;

3)  отрицание экономической рациональности. Хозяйствующие субъекты трактуются не как максимизаторы (или минимизаторы) целевой функции, а как следующие различным «привычкам» - унаследованным правилам поведения;

4)  отрицание методологического индивидуализма. Действия отдельно взятых субъектов в значительной мере предопределяются ситуацией в экономике в целом, а не наоборот. В частности, их цели и предпочтения формируются обществом;

5)  рассмотрение эволюции человека;

6)  сведение основной задачи экономической науки к «пониманию» функционирования хозяйства, а не к прогнозу и предсказанию;

7)  недовольство недостаточной эмпиричностью классической и неоклассической теорий, призыв к детальным количественным исследованиям.

Естественно, что такие отличия между неоклассической и институциональной теориями подразумевают их опору на принципиально разные поведенческие модели, тем более что первые пять из вышеназванных отличий напрямую затрагивают модель человека, которая и является объектом моего интереса. Собственно экономическая теория, по мнению У. Митчелла, [13, с. 85] разделилась на четыре ветви, одной из которых был институционализм, по причине разного представления о человеческой природе.

Представители первого направление решили, что вопрос о том, верны ли гедонистические предпосылки, «не относится к делу», ведь выводы из этой гедонистической гипотезы всё равно будут верны «в рамках соответствующей гипотезы». Вторая группа экономистов, особенно чувствительная к требованиям логической упорядоченности, принялась во имя этой упорядоченности упрощать психологические факты, сотворив из модели человека рациональный и эгоистичный механизм, и здесь концепция Бентама пригодилась как нельзя кстати. Третьи, их более реалистичные коллеги, родоначальники неоклассики, пошли на компромисс, заключающийся в применении гедонистических расчётов при разработке своих ключевых теорем и одновременном сохранении атмосферы реальности с помощью прозорливых выводов – с их эклектичной моделью мы имеем дело сегодня. Четвёртая, самая радикальная группа экономистов, сделала своей точкой зрения эволюционную концепцию, в рамках которой человеческая природе понимается не как раз и навсегда установленная данность, не нуждающаяся по этой причине в изучении, а как постоянно развивающаяся, проходящая в своей эволюции ряд этапов. Для них человек стал главным объектом исследования сам по себе. Они же открыли, что когда экономическая деятельность изучается в таком ракурсе, то огромную роль принимаю институты, т. е. преобладающий в обществе образ мышления и действия, со своей способностью стандартизировать поведение людей. Эта группа назвалась институционалистами.

Американский экономист Б. Селигмен говорил, что старый институционализм – бунт против формализма [27]. Этим он хотел показать желание институционалистов представить жизнь во всём её многообразии и развитии, а не только в формализованных схемах и формулах, к которым тяготеет неоклассическая наука. Автономов также считал, что «Институционалисты вносят новые краски в портрет экономического человека» [8, ст. 176]. Какие же это были краски? О, самые разнообразные, позволяющие приблизить модель человека в экономике к его реальному прототипу. И, даже при беглом просмотре указанных выше отличий, можно увидеть, что многие из этих красок были заимствованы из палитры социологов. Подробнее эта гипотеза будет рассмотрена во 2-й главе и в заключении.

Основателем институционализма считает американский экономист, социолог, публицист и футуролог Торстейн Бунде Веблен. Сын небогатого норвежского фермера-иммигранта, он вошёл в историю как «первый систематический критик американского капитализма» [цит. по 28, с. 313]. В анализе институционального экономического человека я буду в основном опираться на его работы.

2.2 Причины недовольства неоклассической моделью человека

Т. Веблен превосходно знал неоклассическую экономическую теорию собственно именно он и дал ей такое наименование – и, следовательно, был хорошо осведомлён о недостатках поведенческой модели в этой науке. Чем же конкретно был недоволен американский исследователь в модели неоклассического экономического человека и как он хотел изменить её? Частично ответ на этот вопрос можно найти в его статье «Почему экономика не является эволюционной наукой?» [14]. Данная статья вышла за год до обширной монографии «Теория праздного класса» и, как я предполагаю, именно в ней Т. Веблен намечает главные направления критики неоклассической парадигмы, очерчивает круг проблем, ответы на которые будут даны им через год, поэтому необходимо остановиться на этой статье несколько подробнее. Также при ответе на этот вопрос будут использоваться ещё одна статья Т. Веблена под названием «Ограниченность теории предельной полезности» [15].

В статье «Почему экономика не является эволюционной наукой?» Веблен, как видно из названия, пытается найти причины, препятствующие на пути превращения экономики в эволюционную науку, т. е. науку, изучающую процесс в его длительности, эволюции. Он сетовал на то, что «Учёные … единодушно считают, что экономика безнадёжно отстала в своём развитии и не способна направить своё содержание таким образом, чтобы заявить о себе как об эволюционной науке» [14, с. 99], и это заставляет экономистов «с чувством проигранного соревнования» смотреть на своих коллег-обществоведов [14, с. 99]. Пытаясь найти ответ на то, что же не хватает экономике, чтобы стать эволюционной наукой, он выделяет ряд проблем, мешающих это сделать.

2.2.1 Отсутствие логичной теоретической основы

Отсутствие логичной теоретической основы – самая важная и очевидная проблема, по мнению экономиста. Причём это должна быть «теория прогресса, разворачивающей последовательности» [14, 100]. Почему Веблен убеждён в её необходимости? Ответ на это можно найти, например, в другой его статье: «Ограниченность теории предельной полезности» [15]. В ней исследователь утверждает, что «Для современного ученого рост и изменения являются наиболее очевидными и значимыми феноменами из тех, что наблюдаются в экономической жизни» [15], но замечает, что такое важное явление экономической жизни, как, например, технологическое развитие, не смогло быть объяснено в рамках неоклассической теории. «Для этой школы – сетует он – характерно, что если какой-либо элемент культуры, институт или институциональное явление не соотносится с самой теорией, то такие институциональные феномены принимаются как заданные или отвергаются, либо объясняются поверхностно» [15]. Причины такой слабости теоретической схемы неоклассической теории Веблен видит в постулатах, заложенных в ней, и вытекающих из этих постулатов логических методов. Центральным же постулатом он считает постулат гедонистического расчёта (т. е. гедонизм экономического человека и его формальную рациональность). Принятие этих догматов, по его мнению придаёт особый характер неоклассической теории, который кратко можно описать так: «теория ограничена принципом достаточного основания, вместо того, чтобы развиваться, исходя из принципа действующей причины»; «экономистам не повезло, потому что они позволили первому вытеснить второе» – сожалеет Веблен .

2. 2.2 Гедонизм экономического человека

Из предыдущего пункта стало понятно, что Веблен считал бентамовскую модель человека краеугольным камнем неоклассической теории, который делает невозможным создание эволюционной экономической теории, которая исследовала бы экономическую жизнь в её развитии, изменчивости. Такое представление о человеке, утверждал исследователь, формирует представление о нём как о пассивном, в существенной мере инертном сгустке желаний счастья: «Он не является частью прошлого, он не оставляет последствий. Он – изолированная, конечная человеческая данная величина, устойчиво равновесная, – если абстрагироваться от совокупности сил, которые посягают на то, чтобы переместить его то в одном, то в другом направлении. Сам себя уравновешивающий в пространстве элементов, он вращается симметрично вдоль собственной духовной оси, до тех пор пока параллелограмм сил не преодолевает его, после чего он продолжает движение по результирующей линии. Когда сила воздействия утихает, он приходит в состояние покоя, он, как прежде, - обособленный сгусток потребностей. Духовно гедонистический человек не является очагом жизни, за исключением того, что выступает объектом в ряду превращений, обусловленных обстоятельствами, внешними по отношению к нему и чуждыми ему» [14, c. 107] – так Веблен в свойственной ему образной манере поясняет свои мысли. «Постулат гедонизма и связанное с ним понятие дифференциальной полезности никогда не служили и не могут служить инструментом исследования сущности феноменов роста» – заключает он [15]. И действительно, как можно создать эволюционную теорию, если базовый её компонент – человек – предполагается неподверженным изменениям?

Итак, построение эволюционной теории невозможно, потому что не эволюционна модель человека. Но почему же она не эволюционна? Веблен отвечает и на этот вопрос: «гедонистические предрассудки терпят неудачу именно потому, что ограничивают своё внимание лишь теми аспектами экономического поведения, которое считается независимым от привычных стандартов и идеалов, и не оказывающими никакого влияния на формирование привычки. Они не рассматривают или просто абстрагируются от причинных зависимостей в экономической жизни, связанных с предрасположенностями и привычками, и исключают из теоретического рассмотрения любой интерес к фактам культурного роста, чтобы сосредоточить внимание на тех аспектах, которые в наших глазах несущественны» [15]. Ниже исследователь признаёт, что хотя некоторые институциональные предпосылки в гедонисткой модели учитываются, он присутствуют в ней как априорные постулаты, что, опять же, не способствует генетическому анализу экономической жизни.

Однако не только это не устраивает Веблена в неоклассическом «сгустке потребностей и желаний счастья», он также критикует его рациональность. Исследователь утверждает, что причина абсолютной рациональности – ограниченность экономической теории принципом достаточного основания, её телеологический характер, при котором текущие явления считаются обусловленными будущими последствиями [15]. Естественно, что такое отношение между будущим и настоящим, предполагает наличие рационального агента, который может совершенно точно просчитать все варианты развития в будущем, основываясь на параметрическом знании текущей ситуации (т. е. знании всех её параметров). Но, замечает Веблен, действия человека далеко не всегда бывают рациональны, он не бесчувственный калькулятор; очень часто его поступки продиктованы совсем другими мотивами, например, привычками или инстинктами.

Из опоры неоклассической теории на принцип достаточного основания Веблен выводит ещё одно важное следствие. Он замечает, что т. к. отношение достаточного основания действует в направлении от будущего к настоящему, то оно значимо только как субъективный феномен, в отличие от отношения причины и следствия, с помощью которого можно открыть объективные законы и должно производить любой анализ.

Конечно, исследователь понимает, что в человеческом поведении отношение достаточного основания – весьма существенный элемент, который отличает человека от животного, не способного ставить долговременной цели и планировать своё будущее, но он убеждён, что именно причинно-следственные связи должны лежать в основе любой науки.

2. 2 3 Невнимание к междисциплинарным исследованиям

Неоклассическая модель человека не способствует междисциплинарным исследованиям в том смысле, чтобы перенимать опыт других наук, более-менее кардинально корректируя основные постулаты своей теории. Мне кажется, что подобная «нечувствительность» – прямое следствие методологического индивидуализма: отказавшись учитывать разнообразные социальные явления в лице многих институтов, экономисты перестали нуждаться в знаниях других наук, исследующие эти явления. Не случайно, одним из любимых способов анализа среди экономистов является метод робинзонады, при котором человек, ведущий хозяйственную деятельность, представлялся единственным жителем острова, лишённым всяких социальных связей – апогей индивидуализма! Здесь особенно виден недостаток междисциплинарного подхода: так как такая ситуация в реальной жизни практически невозможна, все результаты, полученные с помощью этого метода будут иметь очень ограниченную область применения, ведь чем глубже абстракция, тем ошибочнее выводы, полученный с её помощью.

Ещё одной вероятной причиной нежелания неоклассиков перенимать опыт других наук является боязнь вносить изменения в логически стройную, способную быть описанной математическими уравнениями и вполне сносно работающую неоклассическую теорию. «От добра добра не ищут» – вероятно думали неоклассики. В моменты же глубоких кризисов, имевших экономические корни, неизбежно возрастал интерес к альтернативным теориям: так было и с марксизмом, к которому пролетариев побудило обратиться их бедственное положение, и с кейсианством, после «Великой депрессии».

Веблен был свободен от этих ограничений. С одной стороны он был недоволен господствующей экономической теорий и общественной идеологией, называемой социал-дарвинизмом. Её глашатаи, в том числе Г. Спенсер (между прочим, друг «стального короля» Э. Карнеги) «вещали, что ожесточенная конкурентная борьба в промышленности, вытеснение аутсайдеров крупными корпорациями (трестами) — идеальное зеркало «естественного порядка вещей» [28, с. 314] Веблен же «ощущал … дисформизм» [28, с. 314] который определил его судьбу в науке и в жизни.

С другой стороны институциональная теория строится на принципе методологического коллективизма. В подтверждение можно привести слова Веблена: «адекватную теорию экономического поведения, даже предназначенную для получения статических выводов, нельзя построить просто с точки зрения индивида (как это происходит в экономической теории предельной полезности), потому что ее нельзя построить исходя только из основополагающих черт человеческой природы, ведь реакции, из которых состоит человеческое поведение, происходят в соответствии с институциональными нормами и со стимулами, имеющими институциональный смысл. Помимо прочего, ситуация, которая провоцирует действие или препятствует ему, сама так или иначе имеет институциональное, культурное происхождение» [15], а в статье «Почему экономика не является эволюционной наукой?» он даже утверждал, что экономическая теория должна быть теорией процесса культурного роста, как детерминанты экономического интереса [14, с. 109].

институционализм веблен человек неоклассический

2.3 Психологические истоки институционального человека

Мы выделили существование гедонистической модели человека как одну из важнейших причин недовольства Веблена существующим в то время статусом экономической науки. Критикуя её, Веблен говорил, что современная ему психология, подкреплённая антропологическими исследованиями, иначе трактует человеческую природу. На вопрос «как конкретно?» нам поможет ответить труд другого видного представителя американского институционализма Уэсли Клэра Митчелла, под названием «Рациональность экономической деятельности».

Значительную часть своей работы У. Митчелл посвящает обзору книги замечательного психолога того времени Уильяма Макдугалла «An introduction to social psychology», которая предназначалась специально для студентов, изучающих общественные науки. В книге У. Макдугалл хотел представить этим студентам «минимальное знание о психологической доктрине, которая является обязательной частью их аналитического аппарата». Причина такого стремления – желание помочь всем представителям общественных наук в построении целостной и верной концепции человеческой природы, которая позволила бы придать этим наукам эволюционный характер. Именно эволюционное направление Макдугалл считал наиболее естественным и единственно правильным направлением развития научной мысли.

У. Митчелл начинает свою статью с тезиса о том, что лишь немногие экономисты утруждали себя изучением психологии, хотя определённые психологические концепции всегда фигурировали среди научных предпосылок. Они, говорит Митчелл, «усвоили практику формулирования для самих себя «нескольких принципов человеческой природы», подтвержденных прошлым опытом, которые могли бы послужить определенным исследовательским целям».

Причём эти принципы часто являются ошибочными: «Многие выводы экономистов-классиков, - утверждает мистер Макдугалл, - противоречили фактам именно потому, что были порождены этими ошибочными психологическими предпосылками» [цит. по 24, с. 81]. Одной из таких ошибочных предпосылок является, например, утверждение о том, что человек — «это рационально мыслящее существо, которое всегда ищет выгоду для себя, полагаясь на разум, или руководствуется в своей деятельности просвещенным эгоизмом; как правило, все это еще сочеталось с … психологическим гедонизмом … , то есть выгода отождествлялась с удовольствием» [цит. по 24, с. 81]. В этом важнейшем утверждении неоклассики кроются, по мнению мистера Макдугалла, сразу несколько ошибочных предпосылок. Первая заключается в том, что «степень рациональности человека очень низка, а по большей части люди поступают довольно неразумно, выбирая довольно необдуманный образ поведения», вторая – в психологическом гедонизме. По мнению У. Макдугалла эта доктрина настолько устарела, что он даже счёл ненужным приводить её критику. Здесь взгляды автора учебника совпадают с мнением Веблена.

Вместо такой гедонистической концепции американский психолог предлагает другой, современный подход, объясняющий природу человека. Он утверждает, что не удовольствия и страдания являются источником деятельности, но инстинкты: «Инстинктивные побуждения предопределяют цели любой деятельности и играют роль движущей для всей психической деятельности. И весь сложный мыслительный аппарат наиболее высокоразвитого разума является лишь средством достижения этих целей, лишь инструментом, посредством которого эти побуждения ищут удовлетворения» [цит. по 24, с. 82]. Инстинкты Макгугалл определяет как «наследственную или врожденную психофизическую склонность, заставляющую своего владельца воспринимать и обращать внимание на цели определенного рода, переживать эмоциональное возбуждение определенного свойства при восприятии соответствующих объектов и действовать в отношении этих объектов определенным образом, или, по крайней мере, ощущать побуждения к совершению действий определенного рода».

Инстинкт включает себя три части: афферентную, соответствующую познавательному аспекту психологического процесса, центральную, соответствующую эмоциональному аспекту, и эфферентную, соответствующую волевому аспекту [24, с. 82]. Центральная, эмоциональная часть предполагается неизменной, общей для всех индивидов, в отличие от двух других. Это определяет то, что, по мнению Макдугалла, именно на эмоциональном аспекте разума должно быть сосредоточено внимание исследователя.

Но экономистов, конечно, больше всего интересует, какая роль в новейшей психологической теории отводится удовольствиям и страданиям. Эта роль очень скромна, она состоит в видоизменении инстинктивных процессов со стороны их длительности: удовольствие имеет свойство поддерживать и продлевать любой вид деятельности, страдание – сокращать.

В противовес этим гедонистическим посылкам Макдугалл в процессе формирования человеческой деятельности придаёт большое значение привычкам. В формировании привычек в полной мере проявляется указанное выше свойство удовольствия, ведь, по мнению психолога, они происходят из тех инстинктивных действий, которые сопровождаются удовольствием.

Своей теорией Макдугалл показывает, что нельзя свести жизнь общества к простой сумме деятельности эгоистичных гедонистов. По его мнению, истоки любой сложной деятельности лежат в инстинктах и других склонностях, общих для всех людей и укоренившихся ещё в поведении далёких предков.

2.4 Модель человека в теории Веблена

Коротко рассмотрев психологическую концепцию актуальную для того времени, можно предположить, что она совпадает с таковой в теории Веблена, ведь именно на данные психологической науки опирался первый институционалист, руководствуясь требованием междисциплинарности, о чём не раз он упоминал на страницах своих произведений. Для подтверждения этой гипотезы рассмотрим теорию Веблена относительно человека и выделим её основные признаки.

Первый признак, которым отличается вебленовский анализ человека от неоклассического анализа, является рассмотрение человека в процессе его эволюции. «В отличии практически от всех остальных направлений экономической теории они (имеются в виду институционалисты – Н. О.) не исходят из человеческой природы как из данности, а пытаются изучить закономерности её формирования и эволюции. Напомним, что у неоклассиков поведение человека предопределено сложившийся у него системой предпочтений» [9, с. 176] – так говорит об этом признаке В. С. Автономов. И действительно, Веблен утверждает, что человек является результатом эволюции, а точнее – естественного отбора. Иллюстрирует он это утверждение, используя праздный класс: автор утверждает, что именно этот класс в значительной мере ответственен за отбор определённых этнических типов [29].

Здесь мы подошли ко второму признаку вебленовского анализа человека, а именно к утверждению, что существуют определённые типы людей [29, глава 9]. Этот подход отличается от неоклассического, в соответствии с которым считается, что все люди примерно одинаковы. Веблен выделяет три главных этнических типа (долихоблонд, брахицефал и среднеземноморский тип), причём каждый тип распадается на два варианта или направления изменчивости (миролюбивый и хищнический). Давая характеристику этим типам, Веблен утверждает, что брахицефал обнаруживает больше хищнических черт темперамента, чем среднеземноморский, но меньше чем долихоблонд. Говоря о вариантах этнических типов, он отмечает, что первый вариант понимается как представитель предков существующего цивилизованного человека, относящихся к миролюбивой фазе дикарства, т. е. к первобытности, а второй тип, хищнический, берётся в качестве пережитка модификации типов, проходящей в условиях хищнической культуры. Миролюбивый вариант направлен на борьбу против природы, а хищнический – против социального окружения. Схематично его точку зрения можно представить в следующем виде:

Причём, Веблен замечает, что современный человек имеет тенденцию воспроизводиться к хищническому варианту, вследствие естественного отбора и «долихоблондический» тип человека, у которого больше всего хищнических черт, является господствующим [29, с. 221]. Это происходит, потому что «Необременённость сомнением, сочувствием, честностью и уважением к жизни других людей, можно сказать, в довольно широких пределах способствует преуспеванию индивида в условиях денежной культуры» [29, с. 227]. «Во все времена люди, добившиеся очень большого успеха, относились обычно к этому типу» [29, с. 227] – добавляет он. Эти люди способствуют также развитию финансовых экономических институтов, где вышеуказанные качества дают наибольшие результаты; развитие таких институтов, в свою очередь, способствует сохранению и развитию хищнических способностей и духа хищничества.

Однако, как замечает автор, насколько хищнические качества полезны для эгоистических интересов, настолько они и вредны для коллективных интересов любой современной общности, которые сосредотачиваются на производственной эффективности [29, с. 230]. Такому коллективному интересу наилучшим образом отвечают честность, усердие, миролюбие, добрая воля и отсутствие эгоизма – в общем, все те качества, которые характерны для людей миролюбивого типа. Миролюбивый тип, таким образом, способствует развитию производственных экономических институтов, которые способствуют отбору черт, присущих миролюбивому типу.

Основываясь на этих утверждениях, Веблен выделяет два альтернативных направления развития человеческого общества. «В отношении отбора и сохранения в людях отдельных способностей и склонностей эти два направления можно назвать финансовым и производственным. В отношении сохранения наклонностей и духовной позиции – завистническим или эгоистическим и независтническим или экономическим. В отношении познавательного аспекта этих двух направлений развития первое можно охарактеризовать как личную позицию, как направление, выражающее способность к волевому началу, как качественное отношение, отношение статуса и достоинства; второе – как безличную позицию, направление подчинения порядку вещей, выражающее количественное соотношение, физически производительное или полезное».

Денежные виды занятий требуют проявления в действии первого направления, а производственные – второго. Эти направления Веблен полагает альтернативными, взаимоисключающими, по причине того, что «денежная деловитость в целом несовместима с производственной эффективностью».

Затем автор утверждает, что праздный класс, придерживающийся первого направления, способствует его распространению на всё остальное население. Это приводит к снижению эффективности производства и препятствует приспособлению человеческого характера к требованиям, выдвигаемым современным производством.

Итак, выделение различных типов человека позволило Веблену ещё явственнее показать тормозящий развитие характер праздного класса. Он представил членов праздного класса, как людей особого по своей природе сорта, склонных к мошенничеству, обману и необременённых многими качествами, необходимыми для развития производства.

Рассмотрев второй признак вебленовского представления о человеке, мы можем перейти к третьему, который возможно является самым важным. Как уже было сказано, в неоклассическом экономическом человеке Веблен критикует, прежде всего, гедонистическую мотивацию всякого действия, при которой его причиной объявляется стремление к наслаждению. Но отвергнув гедонизм, Веблен должен был предложить другие мотивы человеческого поведения, для того, чтобы иметь возможность его теоретического осмысления, и он предлагает их в виде инстинктов и привычек.

Ещё в статье «Почему экономика не является эволюционной наукой?», Веблен представлял человека как структуру склонностей и привычек, выражающихся в действии. «Согласно этой концепции, особенность человека заключается в том, чтобы что-то делать, а не просто испытывать чувства наслаждения и боли под влиянием соответствующих сил» – говорит он. Деятельность, в соответствии с такой концепцией, сама по себе существенный феномен процесса, она не является чем-то непредвиденным в ходе насыщения желаний, но осуществляется под их руководством. Желания же, в свою очередь, обуславливаются особенностями темперамента, т. е. склонностями, привычками, которые задают направление деятельности. О вебленовских особенностях темперамента стоит упомянуть отдельно, ибо он понимает эти особенности в смысле, отличном от современного. Для Веблена они – «продукт наследственности и предшествующего опыта, совокупность которых формируется под влиянием данной системы традиций, обычаев и материальных условий; они также являются исходной точкой для следующего шага в ходе процесса».

Для большей наглядности процессы, о которых говорил Веблен в статье, можно представить в виде схемы. Она представляет историю жизни индивида как процесс взаимного влияния индивида и внешней среды. В любой его точке, как действующий субъект, так и окружающая его среда выступают результатом предшествующего процесса.

Такой подход позволил ему анализировать человеческое поведение в категориях деятельности, привлекая эволюционные методы.

В «Теории праздного класса» Веблен продолжает и дальше развивать представление о человеке, как о деятельном существе. «Его психологическую основу можно показать в общих чертах следующим образом. Будучи объектом неизбежного отбора, человек является агентом деятельности. Он в его собственном понимании есть центр развертывающейся под действием побуждений деятельности — «телеологической» деятельности. Он — агент, стремящийся во всяком действии к достижению какой-либо конкретной, объективной безличной цели» [14, с. 67 – 68] – утверждает исследователь. Здесь автор, вероятно, имеет в виду наличие у институционального человека перспективной и осознанно поставленной цели, в противовес негативной и природно определённой цели неоклассического человека, заключающейся в стремлении уйти от боли и страданий.

Веблен также продолжает развивать утверждение о том, что в процессе деятельности человек, прежде всего, руководствуется привычками и склонностями. «Руководствуясь современной биологической наукой и психологией, мы должны будем переформулировать понятие человеческой природы в терминах привычек» [14, c. 225] – продолжает он в монографии. Склонности он понимает как основу для привычек, которая определяет, какая совокупность привычек будет господствовать в жизни человека. Например, склонность к соперничеству определяет привычку к определённому жизненному уровню, а точнее к определённым статьям расходов в процессе демонстративного потребления. Таким образом, склонность является заложенным самой природой влечением к определённым поступкам. Привычки же являются теми же склонностями, прошедшими сквозь призму социальных условий, не врождёнными, но приобретёнными. Привычки рождаются через частое повторение определённых действий или определённого поведения в социальной практике. Силой привычки Веблен объясняет и то, что красивый предмет, не являющийся дорогим, воспринимается как некрасивый (это следствие привычки отождествления красоты с престижностью) [14, с. 156], и наличие в сознании современных ему людей такого института человеческой солидарности как совесть, которая, как считает он, сохранилась со времён первобытной эпохи [14, с. 225]. Вообще, идея определяющей роли привычек и обычаев проходит через всю «Теорию праздного класса», выступая основой исторической концепции автора. Само существование современного праздного класса объясняется тем, что в какой-то момент хищнической поведение приобрело статус привычки [14, глава 1].

В «Теории праздного класса» Веблен вводит понятие инстинкта мастерства, которому также отводит значительную роль в своей теории [14, с. 68]. На самом деле инстинкт мастерства – это другое название склонности к эффективным действиям, так что всё сказанное для склонности характерно и для него. Стоит упомянуть, что главным образом в существовании этой склонности Веблен видит деятельностный характер человеческой природы, благодаря которому индивид наделён склонностью к работе и стремится минимизировать бесполезные или малоэффективные действия, что и называется инстинктом мастерства. Он вырабатывается там, «где традиции общественной жизни или обстоятельства приводят к привычному сравниванию одного человека с другим по эффективности их действий».

Итак, мы рассмотрели как в «Теории праздного класса» проявляются отличия вебленовского подхода от неоклассического к природе человека и к её анализу. Напомним, что этими отличиями являются 1) рассмотрение человека в процессе его эволюции; 2) выделение определённых типов людей; 3) признание склонностей и привычек детерминантами человеческого поведения. На основании этого можно сделать вывод, что модель человека в институциональной теории согласовывалась с самыми последними достижениями психологии на тот период и по этой причине значительно отличалась от представления о человека в неоклассической экономической теории.

2.5 Общество в теории Веблена

В «Теории праздного класса» Веблен рассмотрел процесс эволюции человека как биологического вида: выделил отдельные типы внутри вида, объяснил, на основе чего совершается выбор – всё это заняло всего одну главу [29, глава 9]. Гораздо больше места он отвел рассмотрению развития всего человечества, исследованию того, как изменялось человеческое общество на протяжении истории и как проявлялись в социальной жизни черты человека, свойственный ему как виду, т. е. следование привычкам, склонностям и инстинктам.

Для чего Веблен отвёл рассмотрению эволюции общества такую большую роль? Это было сделано для того, что решить главную проблему, заявленную в статье «Почему экономика не является эволюционной наукой», отсутствие логичной теории, основанной на дарвинистских линиях суждений о развитии. Раньше главным препятствием на этом пути была гедонисткая модель человека, теперь же преграда была устранена, и путь к построению эволюционной науки стал свободен. Этим путём и идёт Веблен в своей книге. Он формулирует, уточняет и дополняет свою теорию почти на каждой странице. Показывая этапы возникновения праздного класса, формирование и изменение его признаков, он показывает и этапы развития человечества. Праздный класс является при этом своеобразным проводником.

Суть теории развития Веблена заключается в том, что он делит всё историю человека на несколько этапов [29, главы 1-4]. Первый этап – первобытное дикарство. Он характеризуется существованием малых групп с простым архаичным устройством; обыкновенно они миролюбивы и оседлы; они бедны; их индивидуальная собственность не является преобладающей чертой в системе экономических отношений. Миролюбие – главная черта людей того времени, утверждает он.

Второй этап, называемый Вебленом варварством, к которому люди приходят в ходе эволюции культуры, делится в свою очередь ещё на две фазы: хищническую и квазимиролюбивую. Варварство характеризуется, прежде всего, переходом от миролюбивого к воинственному укладу жизни, изменением сознания первобытного человека. В это же время зарождается праздный класс, условиями для появления которого являются: 1) хищнический уклад жизни общности; 2) наличие прибавочного продукта. Он развивается из возникшего ранее разграничения видов деятельности, согласно которому одни виды почетны, а другие – нет. Почетные виды деятельности содержат элемент доблести, подвига (охота, война), не почётные – нет (рутинный труд). По причине определённых физиологических и психологических различий между полами, мужчины стали заниматься доблестной деятельностью, а женщины – низкими её видами, «унылой работой». В тоже время из-за появления трофеев, которые, будучи добыты хищническим путём, являются главным свидетельством доблести, получает широкое распространение сравнение. На этом этапе в дело вступает «инстинкт мастерства», т. е. склонность к эффективным действиям. «Там, где традиции общественной жизни или обстоятельства приводят к привычному сравниванию одного человека с другим по эффективности их действий, там, в сопоставлении себя с соперником, в сравнении, вызывающем зависть, вырабатывается инстинкт мастерства» [14, c. 68] – говорит Т. Веблен. В результате инстинкт мастерства выливается в соперничество и демонстрацию перед другими своей силы. Этот же инстинкт становится причиной того, что повседневная, но необходимая рутинная работа становится ещё более непрестижной, почти позорной.

Одновременно с появлением праздного класса зарождается частная собственность, которая возникла как собственность на женщину со стороны мужчины. Причиной захвата и присвоения женщин была, как предполагает Веблен, их полезность в качестве трофеев (а причина возникновения трофеев, как мы помним, - соперничество, следовательно, именно соперничество является первопричиной собственности). Практика захвата женщин привела к возникновению собственности в форме брака. Затем, утверждает он, понятие собственности распространяется от женщин как объектов собственности на продукты их труда; таким образом, возникает собственность, как на людей, так и на вещи. Причём обладание этими объектами, как раньше обладание трофеями, подвержено завистливому сравнению. Завистливое сравнение даёт повод для бесконечного накопления собственности. Бесконечного, потому что при достижении определённого уровня жизни, появляется стремление превзойти всех остальных. Этим тезисом он вступает в полемику с одним из положений неоклассической теории, согласно которому целью накопления материальных благ является их потребление. Утверждение Веблена о том, что эта цель состоит в стремлении к повышению социального статуса, которое выражается в денежном соперничестве и которое не может быть удовлетворено, выглядит намного более обоснованным.

Благодаря соперничеству, собственность становится основанием для уважения. Поначалу это суждение основывалась на том, что человек, обладающий богатством, также обладает и доблестью, т. к. только при помощи доблестных действий его было возможно накопить. Впоследствии собственность остаётся почти единственным свидетелем доблести из-за того, что возможность отличиться физической силой, храбростью предоставляется всё реже и реже. Собственность является теперь самым ярким доказательством успеха, достойного почитания, отличаясь от героического или выдающегося достижения. Накопленные материальные ценности вскоре приобретают характер независимой и определенной основы уважения и обладание богатством, которое сначала ценилось просто как свидетельство проявленных способностей, сами по себе становится в представлении людей похвальным делом. Как следствие, денежный успех, поверяемый завистническим сопоставлением себя с другими людьми, становится общепринятой целью всякого действия.

Но чтобы заслужить уважение, недостаточно обладать богатством и властью - нужно сделать их очевидными. Средством для этого явились демонстративная праздность. Возникновение демонстративной праздности связано со следующей после хищнической фазой варварства: квазимиролюбивой. Она характеризуется установившейся системой рабского труда, стадами скота, слоем подневольных табунщиков и пастухов; производство продвинуто настолько, что общество уже больше не зависит от средств к существованию, добываемых охотой или каким-либо другим видом деятельности, которую можно отнести к разряду доблестной. С этого момента и далее отличительной чертой в жизни праздного класса является демонстративное освобождение от всяких полезных занятий. Характерные занятия праздного класса этой фазе его исторического развития: управление, войны, спорт и развлечения и отправление обрядов благочестия.

Суть демонстративной праздности заключается в непроизводительном потреблении времени. Время потребляется непроизводительно, во-первых, вследствие представления о недостойности производительной работы и, во-вторых, как свидетельство возможности в денежном отношении позволить себе жизнь в безделье. Но «праздный господин» не проводит всю свою жизни на виду, иногда он уединяется. Тогда он должен предоставить остальным доказательство его праздности. Такими доказательствами являются квазинаучная или квазихудожественная образованность, а также осведомленность о процессах и событиях, не имеющих непосредственного отношения к продвижению вперед человеческого общества. Веблен утверждает, что даже «значение хороших манер заключается в том факте, что владение ими — своего рода расписка в праздном образе жизни» [1, c. 93].

Демонстративной праздности служит и институт слуг, особенно тех слуг, которые заняты самым явным и непосредственным обслуживанием хозяина. Их полезность заключается теперь большей частью в их демонстративном отстранении от производительного труда, а также в том, что это отстранение представляет собой доказательство господской власти и богатства – это так называемая подставная праздность.

Демонстративная праздность уступает место демонстративному потреблению на третьей, заключительной стадии исторического развития, которую Веблен обозначил как миролюбивую и которая характеризуется, прежде всего, наемным трудом и денежной оплатой. Ослабление демонстративной праздности связано с тем, что с помощью демонстративного потребления намного удобнее оказывать влияние на значительно возросшее социальное окружение, которое не имеет никаких других возможностей судить о почтенности, кроме тех материальных ценностей, которые человек в данный момент в состоянии выставить напоказ.

В заключение можно представить схему исторического развития, представленную Вебленом

направление развития

Итак, следуя за мыслью автора, мы увидели, что ему удалось провести генетическое исследование института праздного класса. Привлекая огромный исторический материал, Веблен объясняет, почему возник праздный класс, под воздействием каких факторов он изменялся. Автор исследует данное явление в его развитии, что, как мы помним, является необходимым требованием к учёному, следующему эволюционному методу.

Ещё больше эволюционный метод Веблена виден в 8 главе, где он утверждает, что человека в обществе — это борьба за существование, а, следовательно, это процесс отбора и приспособления. Также он применяет эту логику и ко всему обществу, говоря, что эволюция общественного устройства явилась отбором социальных институтов, под которыми он понимает распространенный образ мысли в том, что касается отдельных отношений между обществом и личностью и отдельных выполняемых ими функций. Но социальные институты, утверждает он, не только результат отбора, а также его фактор, т. к. изменение институтов ведет к дальнейшему отбору индивидов с наиболее приспособленным складом характера к изменяющемуся вследствие образования новых институтов окружению.

Веблен утверждает, что институты наследуются из прошлого времени (и правда, если институты – это распространённый образ мысли, то для распространения ему нужно какое-то время), и, следовательно, они не совсем подходят к настоящий ситуации. «Движение общества вперед состоит, – говорит Веблен – … в продолжающемся поступательном приближении к почти что точному «установлению внутренних отношений в соответствии с отношениями внешними; однако такое соответствие никогда точно не устанавливается, так как «внешние отношения» подвержены постоянному изменению вследствие всё продолжающихся изменений во «внутренних отношениях» [29, c. 203]. Из этого утверждение, в котором явно слышны отзвуки марксистских идей, он делает вывод, что институты – факторы социальной инерции. Особенно сильна консервативная роль института праздного класса. Он задерживает развитие общества 1) непосредственно по инерции, свойственной самому классу; 2) собственным примером давая установку на демонстративное расточение и консервативность; 3) косвенно, через посредство той системы неравного распределения благосостояния и средств к существованию, на которой покоится сам институт; 4) потому что у него есть материальная заинтересованность, чтобы всё оставалось так, как есть. Таким образом, праздный класс своим существованием поддерживает только один вид институтов, а именно финансовые. Финансовые институты являются институтами приобретения, а не производства; они служат завистническому, а не независтническому интересу; они имеют отношение к бизнесу, а не к промышленности – в общем, они во всём противоположны другому виду экономических институтов: производственным институтам. Финансовые институты, являясь пережитком прошлого времени, являются способом, которым праздный класс реализует свою хищническую и паразитическую функции.

2.6 Сравнение неоклассической и институциональной моделей человека.

В предыдущих пунктах мы кратко описали суть институционализма, выделили недовольство неоклассической моделью человека как одно из главных направлений его критики, рассмотрели актуальные для того времени психологическую теорию, призванные объяснить человеческое поведение и основанную на ней модель институционального человека в теории Веблена.

Теперь сравним эту модель с моделью неоклассического человека, которая была рассмотрена ранее с целью определить их сходные или различные черты.

Можно определённо сказать, что институциональный человек сильно отличается от неоклассического. Эти отличия начинаются с детерминантов их поведения. В противовес своему конкуренту, институциональный человек не находится под влиянием сиюминутных гедонистических стремлений к удовольствию. Его поведением управляет целый набор различных склонностей, инстинктов и сформировавшихся из них привычек. В своей модели институционалисты, опираясь на данные психологической науки, соединили природные и социальные черты человека. Природные выражаются в общих для всех представителей человечества склонностях и инстинктах. Они заложены в самой природе человека и не могут быть исключены мерами социальной инженерии.

Неоклассики также полагали, что поведение человека определяется природными чертами, такими как гедонизм, рационализм, эгоизм и т. д., но на этом они и останавливались. Институционалисты же не ограничили модель человека только природными чертами, они также учли влияние общественных институтов, т. е. принятых в обществе образцов мышления, которые могут усиливать или ослаблять природные склонности, формируя устойчивые привычки. Именно социальным институтам в институциональной теории отведено важнейшее место, второе, после человеческой природы, ведь они главным образом определяют характер взаимодействия в обществе и только с их помощью можно рассматривать природу человека в её развитии, к чему и стремились институционалисты. Влияние социальных институтов на человека настолько сильно, что может на некоторое время заглушить зов природных инстинктов или сильно изменить их действие. По теории Веблена там произошло с инстинктом мастерства, который, если позволяют обстоятельства, способствует к благосклонному взгляду на производительный труд. Однако даже этот природный инстинкт не устоял перед действием закона демонстративной праздности и стал выражаться не столько в требовании реальной полезности, сколько в постоянном ощущении неуместности того, что видится явно бесполезным. Такая ситуация стала возможна потому, что как и всякий инстинкт он проявляется только тогда, когда нарушений его требований очевидны. Закон демонстративного расточительства легко обходит действие инстинкта ещё и из-за существования показной цели, которая, как правило, прикрывает демонстративную неэффективность.

Да что там инстинкт мастерства! Ведь даже действие инстинкта самосохранения нивелируется вследствие действия социальных причин: «У лиц с повышенной чувствительностью, которым в течение долгого времени прививаются аристократические манеры, чувство постыдности физического труда может стать столь сильным, что в критической ситуации и при необходимости выбора голос инстинкта самосохранения будет оставаться без внимания» – верно замечает Веблен [29, с. 88].

В особом внимании к социальным институтам проявляется опора модели на методологический коллективизм: это следствие такой методологической ориентации. Она же дала возможность отказаться от гедонистической модели человека.

Отказавшись от гедонизма, Веблен также оспорил другое свойство, подразумевавшееся гедонистической моделью: формальную рациональность, которая, напомним, подразумевала следующие качества: 1) максимизацию, оценивание, изобретательство; 2) параметрическое знание; 3) совершенство счётных способностей; 4) мгновенную реакцию. Исследователь считал, что мозг не является совершенным калькулятором, мгновенно подсчитывающим удовольствие и страдание, он не строил иллюзий относительно разумности индивида, который достаточно часто совершает неподдающиеся рациональному объяснению поступки: например, он может сокращать расходы на удовлетворение жизненно необходимых потребностей, чтобы внешняя сторона его жизни соответствовала общепринятому денежному уровню жизни. И такой взгляд на рациональность человека действительно может объяснить почему, например, женщины носят обувь на каблуках, и почему бедная семья готова жить впроголодь, чтобы накопить на ненужную им дорогую одежду. «Всё дело в социальных институтах» – опять утверждает Веблен. И в самом деле, большинство людей безоговорочно принимают существующие образцы мышления, утверждающие, что гораздо важнее показать, высокий уровень жизни, чем вести своё домашнее хозяйство рационально.

Ещё одно важное свойство, отличающее выгодно институционального человека – его междисциплинарность. Для построения модели Веблен активно использовал новейшие открытия других наук, главным образом психологии, антропологии и социологии, о модели человека в которой сейчас будет говориться.

2.7 Сравнение социологической и институциональной моделей человека

Думается, что между социологическим и институциональным человеком гораздо больше общих черт, чем между предыдущей парой.

Во-первых, обе модели опираются на методологической коллективизм и видят в обществе силу, находящуюся над индивидуальным сознанием и обладающую способностью принудительно воздействовать на него, определяя действия индивидов. Однако социологи в большей степени считают, что поведение человека определяется обществом. Склонности и инстинкты если и находят место в их теориях, то это место где-то на задворках. Обычно считается, что «homo sociologicus разучивает, интернализирует и играет свои роли с тихой радостью субъекта, для которого нет большего удовольствия, чем минимизировать разницу между должным и существующим» [18, с. 115]. При таком подходе к определению модели человека для её описания «достаточно таких понятий, как нормы, санкции, роли, взаимодействия; понятия, относящиеся к самому человеку, оказываются избыточными. Сам человек может отсутствовать, его заменяют доводы разума и ожидания: перед нами функционирующий homo sociologicus, о котором до конца не знаешь, существует ли он вообще, тихий квартирант нормированных помещений, предоставляемых обществом в зависимости от выполняемых функций» [18, с. 115]. Конечно, как признаёт автор этих высказываний, они не точны и не совсем справедливы, однако нельзя сказать, что они ошибочны: социологический человек определённо «пересоциологизированн». Он слишком зациклен на социальных нормах, поэтому только они, да и ещё реакция других людей на его действия являются критерием деятельности для социологической модели. В реальной жизни всё, очевидно, не совсем так. В противном случае, если бы модель была верна, то в обществе отсутствовало всякое развитие, и оно застыло бы во времени, опутанное сковывающей паутиной социальных норм. И действительно, некоторые, даже очень известные и уважаемые социологи попадались в эту ловушку. В качестве примера можно привести Т. Парсонса, зацикленность теории которого на нормативном порядке и определённое понимание этого порядка исключают всякую возможность конфликта внутри системы. Раз установившаяся система подразумевается не только стабильной, но и внутренне гармоничной, что и приводит к негативным последствиям, на которые указывал Ч. Р. Миллс: «Магическое устранение конфликта и чудесное достижение гармонии лишают «систематическую» и «общую» теорию возможности иметь дело с социальными изменениями, то есть с историей. В нормативно порожденных социальных структурах сторонников «Высокой теории» не находит себе места не только «коллективное поведение» доведенных до крайности людей, взвинченных толп и массовых движений, чем наша эпоха столь богата. «Высокой теории» вообще недоступны какие-либо систематические представления о действительном ходе истории, о ее механике и процессах» [34].

Такая ситуация сложилась опять же, из-за того, что в теоретических конструкциях очень сложно выразить полноту реальной жизни, необходимо упростить её, что и сделали как и экономисты так и социологи, пойдя, правда, двумя противоположными путями. Экономисты абстрагировались от социальных факторов и сосредоточились на индивидуальных, социологи сделали наоборот, следствием чего и явились указанные выше недостатки их теории.

Теперь рассмотрим институциональную теорию. В ней прямо говорится, что наряду с социальными институтами в поведении человека, и, следовательно, во всей человеческой истории, огромную роль играют природные склонности и инстинкты. Это помогает институционалистам избавиться от социологической статичности и предопределённости социальными нормами, такой подход вносит черты индивидуальности в характер каждого человека, причём такая индивидуальность обусловлена не различным социальным окружением, а именно биологическими особенностями.

Однако, по причине того, что институционалисты не избегают сложности реального мира, не останавливаются на рассмотрении чего-то одного, они смогли сделать совсем немного выводов из своих реалистичных, но усложнённых конструкций. Признание, например, Веблена в современной экономической науке ограничено так называемым «эффектом Веблена», который был описан и объяснён им ещё в «Теории праздного класса». Его суть заключается в том, что на некоторые вещи (обычно предметы роскоши) нарушается закон спроса: при росте цены на них возрастает и спрос. Веблен объяснял этот парадокс действием закона демонстративного потребления, при котором потребление совершается не для удовлетворения жизненно необходимых, рациональных потребностей, а исключительно ради демонстрации своего социального статуса. Не смотря на столь очевидную возможность и естественность такой ситуации, до Веблена экономическая теория игнорировала её возможность. Действительно, ведь Робинзону, лишённому социальных контактов не перед кем хвастать дорогой вещью; демонстративное потребление ему не свойственно, чего не скажешь о реальном человеке.

Заключение

По итогам сравнения трёх моделей можно составить следующую таблицу, в которой наглядно сравниваются все три модели:

Из неё особенно хорошо заметен компромиссный характер институциональной модели человека. С одной стороны Веблен, как и социологи, принял во внимание важнейшую роль общества, которое в значительной степени определяет поведение человека. В «Теории праздного класса» он прекрасно проиллюстрировал принудительную силу общественных институтов, часто заставляющую принимать нерациональные решения.

С другой стороны Веблен, как и неоклассики не был согласен с тотальным социальным детерминизмом и безграничными возможностями социальной инженерии, но причины для этого у него были иные. Он следовал учению уважаемой им современной психологии, которая утверждала, что истоки человеческой деятельности нужно искать в привычках и инстинктах. Этим его модель отличилась как от социологической, так и от неоклассической.

Под действием этих причин американский исследователь создал свою оригинальную теорию с соответствующей ей моделью человека, которая, как было показано, соединила в себе черты двух других и, помимо этого, вносит нечто своё. Эту модель можно назвать и самой реалистичной, самой эволюционной, но и самой непригодной для практического исследования в силу своей сложности.

Но, несмотря на свою невостребованность экономической наукой, модель институционального человека выполнила свою важнейшую функцию: она указала на вопиющие недостатки неоклассики, на скудность модели неоклассического человека, поэтому можно считать, что критика Веблена была успешна. Институционализм внёс значительный вклад в реформирование неоклассической теории, которое продолжается и в настоящий момент под знаменами неоинституционализма и нового институционализма. Первое течение утратило непримиримый критический настрой старой теории и влилось в мэйнстримовое течение экономической науки, обогатив его многими теориями [35, с. 30]. Новый же институционализм по-прежнему подвергает критике основные постулаты неоклассики, такие как формальная рациональность экономического человека, но делает он это уже несколько другим способом, например, с помощью теории неполной рациональности Г. Саймона, который утверждает, что человек не только не способен собрать всё информацию о рыночных параметрах, но и не может обработать уже собранные данные оптимальным способом [35, с. 31], и можно надеяться, что критический вклад нового институционализма будет ещё успешнее, что у его прародителя.

Список использованных источников и литературы

1.  Ходжсон Дж.. Экономическая теория и институты: манифест современной институциональной экономической теории / Пер. с англ. – М.: Дело, 2003. 464 С.

2.  Хайлбронер Р. Л. Экономическая теория как универсальная наука // THESIS. 1993. Вып. 1. C. 41 – 55.

3.  Бруннер К. Представление о человеке и концепция социума: два подхода к пониманию общества // THESIS. 1993. Вып. 3. C. 51 – 72.

4.  Радаев В.В. Экономические империалисты наступают! Что делать социологам // Экономическая социология. 2008. Т. 9. № 3. С. 25 – 32.

5.  Автономов В.С. Модель человека в экономической науке и других социальных науках // Истоки. Вып. 3. М.: ГУ-ВШЭ. Алле М. 1994. С. 24 – 71.

6.  Шаститко Е. А. Модели человека в экономической теории / М.: Инфра-М. 2006.

7.  Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе / М: Дело. 1996.

8.  Автономов В.С. Человек в зеркале экономической теории (Очерк истории западной экономической мысли) / М.: Наука. 1993.

9.  Автономов В.С. Модель человека в экономической науке // Этическая экономия. Исследования по этике, культуре и философии хозяйства / СПб.: Экономическая школа. 1998.

10.  Монсон П. Лодка на аллеях парка. [Обращение к документу: 9 мая 2011]. Доступ через <http://www.fidel-kastro.ru/sociologia/lodka.htm>.

11.  Дюркгейм Э. Часть первая. Метод социологии // Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение / Пер. с фр., составление, послесловие и примечания А. Б. Гофмана.— М.: Канон, 1995. [Обращение к документу: 9 мая 2011]. Доступ через <http://www.fidel-kastro.ru/sociologia/lodka.htm>.

12.  Эльстер Ю. Социальные нормы и экономическая теория // THESIS. 1993. Вып. 3. C. 73 – 91.

13.  Митчелл У. Рациональность экономической деятельности // Экономический вестник Ростовского государственного университета. 2009. Том 7. № 4. С. 80 – 88.

14.  Веблен Т. Почему экономика не является эволюционной наукой? // Экономический вестник Ростовского государственного университета. 2006. Том 4. № 2. C. 99 –111.

15.  Веблен Т. Ограниченность теории предельной полезности // Вопросы экономики. 2007. № 7. С.86-98. [Обращение к документу: 9 мая 2011]. Доступ через <http://institutiones.com/theories/643-ogranichennost-teorii-predelnoy-poleznosti.html>.

16.  Лезурн Ж. Основные элементы теории полезности // THESIS. 1993. Вып. 3. C. 10 – 15.

17.  Самуэльсон П. А. Принцип максимизации в экономическом анализе // THESIS. 1993. Вып. 1. C. 184 – 202.

18.  Вайзе П. Homo economicus и homo sociologicus: монстры социальных наук THESIS. 1993. Вып. 3. C. 115 – 130.

19.  Автономова Н.С. Рассудок - Разум – Рациональность / М.: Наука. 1988.

20.  Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем.; сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; предисл. П. П. Гайденко; коммент. А. Ф. Филиппова. М.: Прогресс, 1990.

21.  Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века / Пер. с англ. под ред. Б. Л. Иноземцева; Центр исследований постиндустриального общества. М.: Логос, 2003.

22.  Гарфинкель Г. Исследования по этнометодологии / Пер. с англ. З. Замчук, Н. Макарова, Е. Трифонова. СПб.: Питер. 2007.

23.  Оливер И. Уильямсон. Поведенческие Предпосылки Современного Экономического Анализа // THESIS, 1993, вып. 3. С. 39 – 49.

24.  Митчелл У. К. Рациональность экономической деятельности (продолжение) // Экономический вестник Ростовского государственного университета. 2010. Том 8. № 1. С. 96 – 108.

25.  Смолл А. Что такое социолог? // Социологическое обозрение. 2009. Том 8. № 1. С. 3 – 9.

26.  Хайек Ф. А. фон. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма / М.: Новости. 1992.

27.  Селигмен Б. Основные течения современной экономической мысли / М.: Прогресс. 1968. Ч. 1.

28.  История экономических учений / Под ред. Автономова, О. Ананьина, Н. Макашевой: Учеб. Пособие. М.: Инфра-М. 2002.

29.  Веблен Т. Теория праздного класса / Общ. ред. В. В. Мотылёва; Пер. с англ. и вступит. статья С. Г. Сорокиной; М.: Прогресс, 1984. (Экономическая мысль запада)

30.  Израэль И. Психология мотивации или социология ограничений? // THESIS, 1993, вып. 3. С. 92 – 114.

31.  Микросоциология // Советский Энциклопедический Словарь / Ред.-сост. А. М Прохоров; Общ. ред. Общ. ред. С. Р. Гершберг, А. А. Гусев, С. М. Ковалёв, М. И. Кузнецов, Я. Е. Шмушкис. М.: Советская энциклопедия, 1981. С. 812.

32.  Раймон Б. // Социологический словарь. [Обращение к документу: 9 мая 2011]. Доступ через <http://mirslovarei.com/content_soc/BUDON-BOUDON-RAJMON-1934-5327.html>.

33.  Сэмюэлс У. Торстейн Веблен как экономист-теоретик // Вопросы экономики. 2007. № 7. С.99-117.

34.  Миллс Ч. Р.. Социологическое воображение. [Обращение к документу: 9 мая 2011]. Доступ через < http://www.i-u.ru/biblio/archive/mills_sociolog/00.aspx>.

35.  Олейник А. Н. Институциональная экономика: Учебное пособие / М.: ИНФРА-М. 2002. 416 с. (Серия «Высшее образование»).

36.  Рациональность // Философия: Энциклопедический словарь / Под редакцией А.А. Ивина. М.: Гардарики. 2004.

[1] Несмотря на то, что Гарфинкель является представителем микросоциологического блока теорий, здесь он, по-видимому, говорит о социологической теории в общем.

[2] Хотя порой бывает и такое. В качестве примера можно привести микросоциологическую теорию рационального выбора, которая основывается на рассмотрении социального взаимодействия как процесса координации действий людей, стремящихся к достижению индивидуальных целей. Модель человека в ней очень близка к неоклассической.

**http://econline.edu.ru/textbook/Glava_1_Osnovy_insti/4ast_1_1__Neoklassi/Harakteristiki_sredy по состоянию на 13.04.2011.